Родина-мать зовет

В начале 90-х в городской газете «Огни» выходили «Коллажи» – газета в газете – рассказывающие о неизвестных большинству коммунарцев эпизодах истории родного города. Именно на страницах «Коллажей» впервые громко и веско прозвучало имя Алчевского как отца-основателя нашего города; появлялись очерки о его необычайно талантливой семье и об ее вкладе в культуру города и страны. Шаг за шагом распутывали «Коллажи» вековую историю Алчевска-Ворошиловска-Коммунарска, оставив в ней, пожалуй, единственное белое пятно – 14 месяцев фашистской оккупации. Авторам пришлось отступить перед завесой тайны, которой окутан этот период жизни. Никаких документов, способных пролить свет на события той поры, в Алчевске не обнаружилось. А оперировать непроверенными слухами авторы не хотели.

Один из инициаторов и вдохновителей «Коллажей» Юрий Белов признал: «14 месяцев вычеркнуты из нашей истории… Но город жил… И его жизнь в этот период остается одной из загадок войны».

Можно с уверенность предположить, что период оккупации стал белым пятном не только в истории Алчевска, но и в истории десятков и десятков городов, поселков европейской части СССР, подвергшейся нашествию фашистских орд.

Как неудивительно это звучит, но об этом периоде правды мы знаем примерно столько же, сколько о трех веках монголо-татарского ига. И там, и там перед нашими глазами вроде бы развернуто широкое многоцветное полотно. Но и там, и там за широкими мазками легенд и преданий едва-едва угадываются штрихи истины.

Однако если легендарная история Руси – вещь вполне оправданная: рукописные источники не всегда выдерживали испытание временем, а изустные рассказы претерпевали вполне понятные изменения, то предания периода немецкой оккупации создавались вполне осознанно и целенаправленно. Порою интерпретации были весьма талантливы и убедительны: до сих пор представители военного и первых послевоенных поколений склонны безоговорочно верить Фадееву и накинуться на любого, кто посмеет рассказать более правдивую и менее художественную версию жизни и смерти молодогвардейцев…

Слишком неоднозначен, чересчур противоречив период немецкой оккупации. Правда об этом времени способна в корне изменить наше представление о самих себе.

Вопреки расхожему мнению, ненависть к захватчикам и желание их уничтожить были далеко не единственными чувствами, охватившими алчевцев в период оккупации. В сердцах наших земляков нашлось место уважению к немецкой организованности и педантичности, желанию подчиняться «сверхрасе» и страху перед немецкой мощью, в считанные месяцы развеявшей в прах легенды о мощи советской.

Накануне оккупации и в первые ее недели Ворошиловск спешно покинули десятки семей – выходцев из Орловской, Курской, Воронежской, Ростовской областей. Бежали они отнюдь не от немцев, а, напротив, – к ним. Дело в том, что в период коллективизации в нашем городе осели спасающиеся от колхоза, раскулачивания и Сибири селяне. Особенно много было представителей Донского казачества. В конце 20-х-начале 30-х, бросив свои станицы, дома, скот, ночами на подводах, с минимумом пожитков они бежали с широких придонских степей в такие городки как наш: рыли землянки, обживались и старались забыть о своей земле и своих корнях. Теперь же они пробирались в оккупированные немцами районы с наивным, но понятным желанием вернуть свои дома, угодья и прежнюю досоветскую жизнь.

Немало было среди алчевцев и тех, кто отлично понимал, что страна родная отнюдь не рай на земле, что есть другие места, где человек дышит по – настоящему вольно и живет богато.

Когда осенью 42-го года немцы открыли в нашем городе биржу труда и начали организовывать население для отправки в Германию, то рядом с биржей яблоку негде было упасть. Первый эшелон остарбайтеров алчевцы называли добровольческим. Люди ехали на запад по собственному желанию, причем многие не разочаровались и остались по ту строну границы.

Как припоминает житель нашего города Николай Микулин, одним из первых записался на бирже его сосед – молодой парень – единственный сын в семье. Он уехал и через считанные недели прислал матери открытку: «Мы в Австрии. Любуюсь видами Вены». Он так и не вернулся домой. Мать умерла в одиночестве.

Ходил в конце сороковых и слух об одной нашей землячке – молодой девушке, уехавшей в первом эшелоне. Она, как говорили, состояла в подпольной ячейке сопротивления, созданной остарбайтерами, и регулярно доносила на своих немецким властям. Из уст в уста передавался по нашему городу рассказ, что когда Советская армия вступила на немецкую землю, доносчицу повесили ее же земляки.

Как и везде, в Ворошиловске перед началом оккупации партийными органами и НКВД была создана подпольная партийная ячейка. По слухам, возглавлял ее инженер ВЭЦ Бочаров. Однако ячейка эта просуществовала очень недолго. В первые же недели оккупации немцы выследили и выловили всех подпольщиков. Бочаров был арестован и казнен.

А после освобождения нашего города была арестована и отправлена в советские лагеря его жена. Сначала поговаривали, что арестовали ее за то, что в оккупацию она принимала участие в постановке антисоветской пьесы, которую играли для немцев во дворце им. Карла Маркса. Потом прошел слух, что именно она выдала своего мужа. А еще через время женщина вернулась домой и… была реабилитирована за отсутствием состава преступления.

Работой в полиции наши земляки тоже не гнушались. Сразу же после избрания бургомистра, начался набор: молодые, здоровые парни чуть ли не локтями толкались, чтобы поскорее записаться в охранники нового немецкого порядка.

Когда зимою 43-го наши войска подошли практически вплотную к городу и вели ожесточенные бои за Ворошиловград, полицаи разбежались кто куда.

Одного из них арестовали аж в 50-х. Документы у бывшего полицая были на другую фамилию, и в них значилось, что он чуть ли не Герой Советского Союза. Сидел он в Ворошиловградском изоляторе, и туда из нашего города ездили люди на опознание, в том числе и бывшие, уже отсидевшие полицаи.

Алчевск, затаив дыхание, ждал, когда же сообщат, что гад и предатель наказан. Однако и пресса, и правоохранительные органы хранили молчание…

В 43-м, когда положение немцев вновь укрепилось, разбежавшихся полицаев сменила жандармерия, сплошь состоящая из наших земляков. Жандармы носили немецкую солдатскую форму и вполне комфортно чувствовали себя в ней.

Именно эти «предатели второго призыва» принимали участие в сожжении своих земляков в страшную ночь с 31 – го августа на 1 -е сентября 1943-го года.

По прикидкам немецких властей, город должен был узнать об этом преступлении лишь на следующий день. Но город узнавать не спешил…

Покидая Ворошиловск, немцы открыли свои продовольственные склады и позволили жителям брать продукты.

Когда над обгоревшими трупами почти сотни наших земляков вился тошнотворно-сладкий дымок, город упоенно грабил немецкие склады. Никто кроме стаек мальчишек, слонявшихся по Ворошиловску от зари до зари, не пришел утром первого сентября ни к опустевшей немецкой тюрьме (она располагалась в здании нынешнего отдела подготовки кадров), ни к яме, где приняли ворошиловцы мученическую смерть…

Никогда не было в городе ни звучных процессов, ни громких публикаций, разоблачающих предателей, трусов и подлецов периода оккупации. Может быть, потому что их могло оказаться слишком много для монолитного, одетого в броню коммунистической морали советского общества?

О. Неделина

Неделя. – 2006. – 28 июля. – С. 12.