Мальчишка несется на велосипеде. На раме, на специально привязанной подушечке, сидит, положив лапы на руль, маленькая мохнатая собачка. Лето, каникулы. Мальчишка летит на Исаково, впереди – бесконечно долгий, полный солнца день. «Вовкаааа, подожди!» – кричат ему вслед. Он не оглядывается…
– Такой был шустрый, моторный, – улыбается, пряча слезы, Вера Владимировна Онуфриенко. – То в походы, то музыка – он хорошо на гитаре играл, в школе ансамбль был. А собачка эта, Лада, любимая была, приучил ее на велосипеде ездить. Да у нас кого только не было, мама дорогая – и лягушки, и ужата, и мыши белые, и ежики. Всех домой приносил, за всеми ухаживал. Кота я подобрала – так он его на шею себе, как воротник, положит и сидит, уроки делает. Добрый был. Хороший сын, ласковый, внимательный, всегда помогал. Я его сама растила, и Володя знал, что он в семье – мужчина. Всю жизнь я должен…
Как вырастают герои? Да обыкновенно. Мальчишка как мальчишка, живой и общительный: велосипед и «войнушка», друзья, школа. Бредил поступлением в военное училище, мечтал стать летчиком или подводником. Тут, считает Вера Владимировна, все было предопределено генетически: два деда были военными. И, хоть в училище не поступил, от судьбы, видно, не уйдешь. Военным он все-таки стал.
18-летний призывник пришел из военкомата со словами: «Мама, я десантник». В то время это значило – Афганистан.
– Я ездила к нему на присягу в Фергану, – вспоминает Вера Владимировна. – Начальник штаба, как узнал, что Володя у меня один, говорит: зачем же вы его отпустили? А я и не знала, что могла не отпустить. Мы же как были воспитаны: Родина сказала «нужно» – мы отвечали «есть». Но начальник штаба успокоил меня, сказал: я решу этот вопрос, он останется здесь при штабе. И вдруг приходит письмо: «Привет из Кабула»… Я даже передать не могу, что со мной было. А он мне написал потом: «Мама, как бы это выглядело, если бы я остался?». Дали команду на погрузку – и он пошел с ротой.
Гвардеец Онуфриенко испытал в Афганистане очень многое. Но маму, как всегда, берег, старался писать почаще. И вдруг – никаких вестей. Конечно, Вера Владимировна передумала все. Наконец – долгожданный конверт, но из Ашхабада. Оказалось, Володя уже месяц лежит в госпитале после тяжелого ранения. Молчал, потому что был уверен: мама узнает – тут же прилетит. Так и вышло. Вера Владимировна бросилась к сыну.
– Нашла госпиталь, попросила позвать Володю из 12-й палаты. Жду, чувствую – рядом стоит кто- то. Стоит и стоит, думаю – да что ж он не уходит… И вдруг слышу: «Мама, я долго буду стоять?» Я аж пошатнулось, крик подняла. Полусогнутый стоит на костылях… Ноги перебиты, голова вся побита, под левой лопаткой рана, хорошо, сердце не задело… Москвич Игорь с ним служил, вынес его до «вертушки». После госпиталя Володя побывал дома в отпуске, потом из Луганска я его провожала, кричала: сынок, только вернись! Он вернулся. Приехал с орденом Красной Звезды. Пошел работать на завод, в свою бригаду, ребята его так ждали. Он такой общественник, его сразу избрали в бюро горкома комсомола, всегда занят был. Только воевал еще долго во сне. Только заснет – и кричит: «Вперед… Слушай мою команду…» А наяву – тот же Володя, что и был. Ребята-афганцы у нас собирались – при мне ничего страшного не рассказывал, всегда щадил меня. Говорил иногда: «Мама, если б ты знала, как я тебя люблю…» Он многое в жизни любил. Ребят своих любил. Меня любил, жену, дочь. Петь любил. 15 февраля ехали к нам на дачу и пели афганские песни. Вареники и пирожки с картошкой любил. Вообще любил вкусно поесть, умел жить с удовольствием. Жил и все время спешил, как чувствовал, что ему недолго. Памятник афганцам хотел поставить, не успел. Он горел… Сейчас ребята приходят – один аж плачет: нет Володи, некому нас соединять… Он всех сплачивал.
Время шло. Все дальше в прошлое отодвигалась афганская война. Безусловно, и в настоящем Владимира она продолжала занимать место: помощь родителям погибших ребят, дела Союза афганцев. И собственная память, собственная боль, которой не дано было совсем утихнуть – но это глубоко в душе. Только для себя. А для всех – жизнерадостный, деятельный, вечно торопящийся все успеть Володя Онуфриенко, Онуфрий. Кто знал, что он летит по жизни навстречу новой войне…
В детстве они все время играли в войнушку. Не зря, видно, говорят: если дети играют в войну, значит, будет война, – вздыхает Вера Владимировна.
2014-й год перевернул жизнь. Одни испугались, третьи растерялись, кто-то поспешил уехать от беды подальше. И только очень немногие с первых дней точно знали, где им следует быть. Стоит ли удивляться, что среди этих немногих был Владимир Онуфриенко. Близкие довольно долго не знали, чем он занят – а он участвовал и в подготовке референдума, и в протестном движении, начинавшемся еще в конце зимы. Свое решение он не обсуждал. Не хотел ничьих слез, тревог, бессонных ночей раньше времени. Все стало очевидно в мае.
В День Победы Володя собирался – родные думали, что на традиционную встречу с друзьями. Присел у стола…
– Посидел, поднялся – рюкзак за плечи: «Ну, я пошел», – вспоминает Вера Онуфриенко. – Жена удивилась – мол, ты куда один, а я? А Володя – да я не туда, я на войну иду…
Маме еще довелось повидать сына – в Михайловке, где она живет в последние годы. Он там тренировал свое подразделение – очень юных, совсем мальчишек, таких малолетних добровольцев, толком не понимавших, куда пришли. Наверное, глядя на них, Владимир вспоминал себя и своих товарищей: такими же несмышленышами их отправляли в Афган.
– Ну, мать есть мать – конечно, я спрашивала: сынок, зачем тебе это нужно, ты ведь уже воевал, знаешь, что это такое, – рассказывает Вера Владимировна. – А он кивнул на этих мальчишек: стоят, как гусята, шеи тонкие, глаза перепуганные… Детвора. И говорит: «Мама, посмотри на них. Ты смогла бы их бросить? Я не могу. Они же ничего не умеют, не знают, с какой стороны взять автомат. Кто их обучит? Кто, если не я?» Потом, когда Володю хоронили, все эти мальчишечки на коленях стояли, плакали, говорили: прости, батя, что не уберегли… А один на красную горку приходил, рыдал: если бы не он, меня бы не было, он спас мою жизнь.
Это была афганская школа: понимание, что на войне можно и нужно сохранять жизни, что плох тот командир, который этого не умеет. Отвечать за каждого, кто рядом, – с этим Владимир жил и в мирные времена. А на новой войне солдат в нем, который до поры не был задействован, снова встал в строй.
– Солдат в человеке не умирает никогда, если хлебнул этого. Вовка – настоящий командир, – говорит сослуживец Онуфриенко Виталий с позывным «Воробей». – Весной 14 года это был еще гражданский человек со своим «чемоданчиком» в душе, который тогда был только приоткрыт. А когда начались военные действия – все, это уже командир. Не было даже вариантов подойти и задать какой-то дурацкий вопрос по-граждански. До «Призрака» это был Вова, в «Призраке» – мой командир. Он фактически нянькой нашей был. Когда это все еще начиналось, он нас за уши крутил, старался уберечь. Если надо, может по шапке дать, рассказать, научить. Не знаю, как у него в голове все помещалось, от планирования боевых задач до учета личного состава, поиск боеприпасов, расквартирование, обеспечение… Такие люди собирали вокруг себя других, на них все держалось. Для людей, прошедших Афган, мы были детишками, хотя Вова никогда не афишировал свое прошлое. Но изначально они с нами так разговаривали: срочную служил? Служил. В людей стрелял? Не стрелял. И не надо тебе это, хотите помочь – так помогайте, без оружия. Тогда еще никто не верил, что на такой крови все завяжется, и они не хотели нас в это… макать. Щадили. Когда началась война, он перестал улыбаться. Когда дело еще не пахло кровью, Вова был другим. А когда все это подошло к родному дому, когда мы были в оперативном окружении… Я тогда думал о миномете, а он – на две ступени выше. Постоянно был сосредоточен, загружен. Я когда пришел в подразделение, изначально был в минометном расчете. Когда в это дело включаешься, живешь своим расчетом, это твоя боевая семья, все сужается до своих боевых задач. Но посоветоваться к нему бегали постоянно, минометное подразделение подчинялось ему. Я на заводе отработал 15 лет – горячий цех, ИТР, техника безопасности… И я скажу: на войне техника безопасности еще круче, чем на любом производстве. Вовка об этом постоянно напоминал, объяснял, одергивал, остужал самые горячие головы. Когда «Харитон» командовал, к нам приходила конкретная, обнюханная со всех сторон боевая задача с путями отхода, нам не надо было ничего додумывать, докручивать. Если уже «Харитон» сказал, что делаем так, ни у кого сомнений не было. Вова сказал – значит, Вова уже двадцать раз подумал. Абсолютно доверяли ему. Авторитет был изначально, и он его никогда ничем ни разу не поставил под сомнение…
А потом они поехали в разведку и не вернулись, – после мучительной паузы продолжает Виталий. – От нас это долго скрывали, рассказывали, что они попали в плен. Была информация, что кто-то погиб на блок-посту, но кто конкретно, не говорили. Потом узнали: два человека попали в плен, «Устин» и «Чапай». Остальные погибли. Когда выяснили, где, мы ездили под Адрианополь его забирать. Словами не передать, что мы там увидели. Братская могила… Наших боевых товарищей убили, некоторых пытали. Вова погиб сразу. Он сидел рядом с водителем. Он только из машины выскочил, и они попали под пулемет. А остальных пацанов мучили жестоко. Женя у нас до войны был работником МВД. Жене отрезали голову…
Товарищи и сейчас, два с половиной года спустя, говорят: в это никто не мог поверить. И лучше не пытаться представить, как пережила это мать. Все равно эту боль и отчаяние представить невозможно.
– В церкви мне сказали: не плачь, он там лежит уже по шею в твоих слезах. Нельзя уже плакать, – тихо-тихо говорит Вера Владимировна. – Там хорошие люди тоже нужны. Ругала его мысленно, что ушел. Но знаю, что иначе не мог поступить, это был бы не мой сын. Я заказала плиту с именами всех ребят, кто с Володей погиб. Там рядом церковь, батюшка их всегда поминает, и я, когда в церковь хожу… В гроб сыночку положила берет голубой, тельняшку, крестик. Снится он мне частенько, разговариваю с ним. Все не верится, все кажется, что вот выйдет навстречу. Все понимаю, но надеюсь – может, ошибка, может, он где-то живой…
Может, и в самом деле где-то по солнечной дороге мчится на велосипеде смеющийся мальчишка? Может, если крикнуть ему вслед, он оглянется?
Юлия Черепнина
Черепнина Ю. Мама – я десантник / Юлия Черепнина // Огни. – 2017. – 23 февраля. – С. 3.