Алчевские в Крыму 

1. Бархатный сезон на «Русской Ривьере»

Христя долго лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к стуку колес. В памяти проплывали картины милой ей Малороссии. Весь вечер она не отрывалась от окна, любуясь дорогими пейзажами и провожая последние огни… Исчезали вдали хатки и ветхие колокольни, рощицы и овраги с остатками последнего снега. Казалось, она расставалась с чем-то дорогим и близким, а впереди ожидало новое и неизвестное…

Через плотные занавески робко пробивались в купе первые лучи. Далеко над горизонтом прямо из воды поднималось солнце. Серая, унылая гладь тянулась с обеих сторон вагона. Поезд как бы парил, летел над ней. Так бывает только во сне. Но видение скоро кончилось, и за окном замелькали редкие постройки, а где-то далеко, в розовеющем тумане виднелись горы.

Проехали Сиваш – «гнилое море», впереди был Крым.

* * *

Перрон Симферопольского вокзала ослепил яркостью красок, разноголосым шумом, теплым весенним солнцем. Курьерский поезд стоял на первом пути, пыхтя и выпуская последние клубы пара. Торговки, носильщики, смуглые татарские лица мелькали в пестрой толпе. Казалось, люди всех континентов съехались на этот праздник красок – греки, болгары, армяне, турки в пурпурных фесках… Слышалась и знакомая украинская речь. Не зря город получил свое название еще в Екатерининские времена. Ведь «симферо» – это собираю, а «полис» – город. То есть соединивший разные национальности. Старое название – Ак-Мечеть (белая мечеть), которое дали ему татары, давно забыто.

Без особого труда Алчевские нашли комиссионера почтового сообщения и вручили ему багажную квитанцию. Их вещи доставили прямо к почтовой карете, запряженной парой лошадей. Это был наиболее удобный транспорт. Правда, до Ялты можно было ехать и мальпостом, но в тесноте и долго, целых 12 часов. Предлагали свои услуги и частные извозчики, соблазнительно выглядели экипажи, запряженные «тройкой вороных». Но роскошь эта была обманчива, лошади их в пути не менялись, и пришлось бы ночевать в Алуште, растягивая поездку на целых два для. И просили они с человека гораздо дороже – 25 рублей, а в почтовом фаэтоне всего 16, и лошадей до Ялты меняли шесть раз. Вся дорога заняла бы 8-9 часов, а лишний двугривенный ямщику мог заметно ускорить движение.

В Симферополе задерживаться не стали. Алексей Кириллович бывал здесь уже не раз, и деловых отношений заводить было не с кем. Из крупных предприятий только консервная и «конфетная» фабрики Эйнем и Абрикосова. Город быстро остался позади, и экипаж выехал на «хорошо шоссированную» дорогу. По обеим сторонам открывались живописные виды. До Ялты было 90 верст, и ничего не оставалось, как любоваться пейзажем.

Слева раскинулась долина реки Салгир, справа виднелись развалины крепости и фонтанов. Проехали слободу Петровское, где находилась фабрика Абрикосова. Дорога шла мимо фруктовых садов и богатых имений. На седьмой версте показалось старое татарское кладбище, а за ним, на другом берегу реки, большой двухэтажный дом Кеслера. Имение его славилось рациональным хозяйством и приготовлением сыра не хуже швейцарского. За долиной реки пошла степь, напоминающая просторы Малороссии. Против имения графини Монжене виднелась церковь, построенная в 1891 году на средства крестьянина Петрова. Через две версты, посреди деревни, стояли развалины старого здания, в котором был когда-то монетный двор. За имением князя Долгорукого, где раньше находился конный завод татарских дворян Крымчатовых, дорога стала более живописной. Она шла среди огромных деревьев, и прямо в шоссе спускались крутые обрывы, поросшие лесом. Приближались к самой высокой точке перевала 2492 фута над уровнем моря. Здесь, в полуверсте от дороги, стоял обелиск в память путешествия по Крыму Александра I в 1824 году. Осмотрев памятник и перекусив в кофейне, где оказался самовар, путники поехали дальше. Начиналась самая интересная часть пути.

Дорога спускалась вниз. Слева показалась гора Демерджи, или, как ее еще называли, Екатерин-гора, из-за выступа, напоминающего гордый профиль императрицы. Уже виднелись первые домики Алушты, а за ними что-то синее и бесконечное сливалось с таким же глубоким и бездонным небом.

Христя первая увидела эту манящую синеву, и губы ее невольно прошептали: «Море…».

«Так вот оно, море!..» – вспомнились слова поэта, рано умершего на этой благословенной земле.

В Ялте были к вечеру, остановились в гостинице «Россия». Выбрали номер на первом этаже с балконом и видом на море.

* * *

Из окон доносился приглушенный шум улицы. Улица вела к морю. Как и сто лет назад, спешили куда-то люди. Палящее южное солнце не проникало за толстые стены, и здесь, в старом здании городской библиотеки имени Чехова, стояла такая непривычная для Ялты прохлада. На полках, в застекленных шкафах зала редких книг хранились увесистые тома и древние фолианты. В них я надеялся разыскать сведения об Алексее Кирилловиче Алчевском. Но повезло ему меньше, чем жене и детям.

Советские энциклопедии про него забыли, но удивительно, что ни в одном дореволюционном исследовании о видных людях России нет о нем сведений. Молчит «Русский биографический словарь» 1900 года и многотомное издание 1904 года «Промышленность и техника». В пятом томе «Горное дело и металлургия2, где, казалось, он должен занимать достойное место, о нем не слова. И только «Новый энциклопедический словарь» 1916 года, подробно рассказывая еще при жизни о деятельности Х. Д. Алчевской, скромно уточняет – «жена харьковского негоцианта».

Купец, другого определения не нашли для него современники.

Так же мало известно и о пребывании Алчевского в Крыму. А если быть более точным, неизвестно ничего. Скажу больше, его даже не было в том поезде, который «пыхтя подходил к зданию Симферопольского вокзала». Христина Даниловна приехала с дочерью и гувернанткой-француженкой. Правда, узнал я об этом гораздо позже, после нескольких месяцев кропотливых поисков, и не стал ничего менять. Все, о чем я пытался писать, лишь «заметки по поводу…», желание представить то далекое время, вдохнуть неповторимый, напоенный ароматами крымский воздух ранней весны 1900 года. Как раковина обволакивает жемчужину, так и я по камешку строил этот «невидимый замок», пытаясь создать окружение, среду, атмосферу, в которой находились Алчевские, надеясь, что это поможет больше узнать о них, об этой поездке в Крым.

Не знаю, будет ли это интересно, но, если опустить все вольные фантазии и предположения, рассказ займет несколько строчек. Меня увлекал сам поиск, а каждая новая находка приносила радость и казалась важной и значительной.

Говорят, что если интересно автору, то и читателя не оставит равнодушным. На это и остается надеяться.

Гостиница «Россия» была лучшая в Ялте и насчитывала 150 номеров. Алчевские жили в № 25, это известно достаточно точно. Но в Ялту они могли приехать и другой дорогой – поездом до Севастополя и морем до Ялты. Скорее всего, так и было.

Фамилии Алчевских, конечно, нет на мемориальной плите у входа в старое здание. Задолго до них в 1876 г. в № 68 останавливался Н. А. Некрасов. Бывали здесь Бунин и Маяковский. Глядя из окна на входящие в порт корабли, поэт написал «Товарищу Нетте – пароходу и человеку». Но это уже совсем другая история.

Многое пережила «Россия». Открылась гостиница 19 декабря 1875 года. Она отличалась внутренней роскошью, отделкой и разными удобствами. Светлые, высокие меблированные номера, обстановка по образцу западноевропейских отелей, изящная мебель, множество балконов, два больших зала с роялем для концертов, ресторан, зимний сад с фонтаном. Имелись электрические звонки, газовое освещение. Правда, электричество появилось уже позже – в 1902 году.

После революции здесь разместился санаторий «Большевик». (Чем не угодила «Россия»?). В начале войны – госпиталь, а с 1960 года – гостиница «Таврида», потом общежитие для иностранцев.

Старое здание давно пришло в упадок и стоит уже несколько лет пустое. Говорят, его продали англичанам или канадцам, и после реконструкции от «России» останется прежним только фасад. Давно нет старинной мебели, ничего не сохранилось от прежнего великолепия. Жалкое зрелище представляет «зимний сад», ободранные стены, разобранный паркет…

Я бродил по пустым и темным коридорам, пытаясь найти комнату, где останавливались Алчевские. Помещение было давно перепланировано, и номера уже не раз менялись. Интуиция привела меня к одной из дверей. Она была закрыта и не поддавалась моим усилиям. Под ногами скрипел какой-то мусор, и в темноте не разобрать было надпись на двери. Но почему-то я был уверен, что именно здесь когда-то находился № 25.

* * *

Ялта и тогда была похожа на то, что мы привыкли видеть сегодня. Она всегда являлась центром притяжения курортной публики. Так же гуляли по набережной пары, так же плескалось море…

В популярном до революции путеводителе Григория Москвича говорилось: «Для многих не секрет, что с точки зрения курортных достоинств, многие местности Южного Берега не только не уступают Ялте, но во многом превосходят ее. Но все же она обладает и еще, вероятно, долго будет обладать особой притягательной силой, тайна которой заключается в том, что едут в Ялту далеко не всегда с целью лечиться в узком значении слова. Огромный процент наезжающей сюда публики ищет исцеления не столько от тяжких недугов и болезней, сколько видит в Ялте просто привлекательное место, где можно отдохнуть, рассеяться, развлечься, пофлиртовать…».

Ялта занимала в этом отношении среди крымских курортов первое место, и за ней прочно установилась репутация «русской Ниццы».

Правда, поэт Надсон, который приехал сюда в 1886 году, писал: «После Ниццы Ялта кажется довольно невзрачной». Да и Чехов говорил: «Не понимаю, зачем это здоровые люди в Ялту ездят? Что там хорошего?»

Для меня долго было загадкой, почему Алчевские приехали в Крым весной, как казалось, не в самое удобное время, пока я не прочел у Куприна в рассказе «Винная бочка»: «Этот год ялтинский сезон был особенно многолюден и роскошен…».

Куприн объясняет, о каком сезоне идет речь: «Надо сказать, что в Ялте существует не один сезон, а целых три: ситцевый, шелковый и бархатный. Ситцевый – самый продолжительный, самый интересный и самый тихий. Делают его обыкновенно приезжие студенты и курсистки, средней руки чиновники и, главным образом, больные… Само собой разумеется, что шелковый сезон нарядный и богатый. Публику этого сезона составляют: купечество выше, чем среднего разбора, провинциальное дворянство, чиновники покрупнее и так далее. Тут уже жизнь разматывается пошире… Номера в гостиницах почти все заняты, и цены на все нужное и ненужное возрастают вдвое или втрое».

Кажется, ничего не изменилось за сто лет. Но Алчевские приехали в Ялту 2 апреля, значит, они выбрали для отдыха самое неудачное время?

А Куприн продолжает: «Но бархатный сезон! Это золотые дни для Ялты, да, пожалуй, и для всего Крымского побережья. Он продолжается не более месяца и обыкновенно совпадает с последней неделей великого поста, с пасхой и Фоминой неделей». А не осенью, как мы привыкли думать, но читаем дальше: «Одни приезжают для того, чтобы избавиться от печальной необходимости делать визиты; другие – в качестве молодоженов, совершающих свадебную поездку, а третьи – их большинство – потому что это модно, что в это время собирается в Ялте все знатное и богатое, что можно блеснуть туалетами и красотой, завязать выгодные знакомства. Природы, конечно, никто не замечает. А надо сказать, что именно в это раннее-весеннее время Крым весь в бело-розовой рамке цветущих яблонь, миндаля, груш, персиков и абрикос, еще не пыльный, не зловонный, освеженный волшебным морским воздухом – поистине прекрасен».

Конечно, Алчевские могли приехать именно тогда, весной, в первых числах апреля, ведь начинался бархатный сезон на «Русской Ривьере».

Сезон 1900 года был и впрямь замечательный. Ожидался приезд Московского художественного театра. Это было большое событие для Ялты. Сестра А. П. Чехова Мария Павловна писала: «В начале апреля 1900 г. я выехала на пасхальные каникулы в Ялту… Гастроли театра должны были начаться лишь на пасхальной неделе, сначала в Севастополе, потом в Ялте. На страстной неделе в те времена всякие зрелищные предприятия не работали, все театры были закрыты…»

С 10 по 13 апреля театр показал в Севастополе все четыре пьесы. В пятницу 14 апреля прибыл в Ялту, к этому времени собрались писатели – М. Горький, И. А. Бунин, А. И. Куприн. Это был первый приезд Куприна в Крым, позже он писал: «Художественный театр приезжал в Ялту, кажется, с исключительной целью показать больному Антону Павловичу постановку его пьесы. Дом писателя был полон гостей. Чехов любил такое оживление. Это было лучшее время из всей его ялтинской жизни. Он был жизнерадостен, весел, остроумен и совсем забыл о той болезни, которая заставила его жить в Крыму».

Еще недавно 8 января 1900 года он писал А. С. Суворину: «Доктора не выпускают меня из Ялты. А этот милый город надоел мне до тошноты, как постылая жена. Он излечит меня от туберкулеза, зато состарит лет на десять».

И 19 января В. М. Соболевскому: «Живем тут, точно сидим в Стрельне, и все эти вечнозеленые растения, кажется, сделаны из жести и никакой от них радости».

Он не раз повторял: «Тут бывает сезон, а жизни нет». И вдруг все изменилось…

Я не зря уделяю столько внимания настроению Антона Павловича Чехова, пытаясь создать обстановку, в которую окунулись Алчевские. Приехав в Ялту, Христина Даниловна пишет письмо Чехову. Она выражает свое восхищение его талантом и посылает ему два тома своей книги «Что читать народу?»

В письме она сообщает: «Теперь мы работаем над III томом «Что читать народу?», и нам удалось прочитать в нашей мало подготовленной аудитории ваш рассказ «Бабы» и «Мужики»… Вы, быть может, не знаете, Антон Павлович, как именно воспринимаются Ваши произведения читателем из народа, насколько они доступны ему. Если вопрос этот интересует Вас, не угодно ли Вам прочитать когда-нибудь в свободную минуту прилагаемую рукопись. Она может оставаться у Вас 2-3 недели, а затем я попрошу Вас возвратить ее мне, так как у меня нет дубликата.

Адрес мой: гостиница «Россия», № 25

Глубоко Вас уважающая X. Алчевская».

В письме Алчевской и ее просьбе не было ничего необычного. Куприн вспоминал: «Самые разнообразные люди приезжали к Чехову: ученые, литераторы, земские деятели, доктора, военные, художники, поклонники и поклонницы, профессора, светские люди, сенаторы, священники, актеры – и Бог знает, кто еще. Часто обращались к нему за советом, за протекцией, еще чаще с просьбой о просмотре рукописи…».

Как же отнесся Чехов к работе Алчевской? Забегая вперед, скажу, что эти рецензии на рассказы «Бабы» и «Мужики» вышли в том же 1900 году в 5-6 номере «Русской школы». Сам же Чехов назвал их «искренними, правдивыми, что встречается не часто».

Известно, что за несколько лет до этого Лев Толстой положительно отозвался о работе Алчевской, называя себя «самым рьяным пропагандистом» ее книги «Что читать народу?» Воскресная школа в Харькове, которую возглавляла Алчевская, за эту работу получила высшие награды на международной выставке в Париже, на выставках в Бельгии, в Антверпене.

Своим трудом она всего лишь пыталась доказать, что простому народу не нужна какая-то особенная, «лубочная» литература, что он способен понять настоящее художественное произведение. Была проделана огромная работа. Подготовка первого тома длилась 14 лет, второго и третьего по 5 лет. Каждое произведение читали вслух ученикам воскресной школы в Харькове или крестьянам села Алексеевка и вели наблюдения, как воспринимали простые слушатели содержание книги, какие они делали замечания. Многие издания были признаны непригодными для народного и детского чтения. Такая работа была под силу лишь большому коллективу преподавателей. В первом томе был дан критический обзор на 1007 книг, во втором на 1477, в третьем ‒ 1674.

Но не все с пониманием относились к этой деятельности Алчевской. Она вспоминала, как на Всемирной выставке в Париже в 1889 году к стенду, где была выставлена их книга, подошел небрежно, но изящно одетый молодой человек и, перелистав страницы, спросил: «Почем вы знаете, что читать народу?»

«Мы вовсе не знаем этого, – ответила Христина Даниловна, – мы только ставим себе и другим этот интересный вопрос, сознавая свое полное бессилие разрешить его».

В Америке, на выставке в Чикаго книга получила большую золотую медаль. Именно тогда Алчевскую выбрали вице-президентом Международной лиги просвещения. Кроме этого, она была почетным членом многих просветительских обществ, была награждена медалями Московского и Петербургского комитетов грамотности.

Алчевская вправе была рассчитывать на благосклонное отношение к своей работе известного писателя.

3 апреля 1900 года Чехов пришел в № 25 гостиницы «Россия», где остановились Алчевские. В память об этой встрече Антон Павлович подарил юной Христе свою фотографию с надписью:

«Юг. Ялта. Христине Алексеевне Алчевской от Антона Чехова».

Снимок этот воспроизводится в одном из томов «Литературного наследства2. А книги, переданные Чехову (одна с надписью: «Глубокоуважаемому А. П. Чехову…»), были отправлены в Чеховскую библиотеку в Таганрог.

На другой день, 4 апреля, Христина Даниловна вновь пишет Чехову: «Позвольте поблагодарить Вас за то, что посетили нас. Посылаю Вам наш последний коллективный труд: «Книгу взрослых».

В то время «Книга взрослых» была принята, как учебник, во всех школах России и не раз переиздавалась: первый год обучения (1899) – 16 изданий, второй год обучения (1900) – 12 изданий, третий (1900) – 9 изданий. Занимался этим известный на всю Россию своими книгами для народа И. Д. Сытин.

Иван Дмитриевич вспоминал:

«С этого и начались мои деловые отношения с харьковской интеллигенцией… Вскоре кружок Алчевской обратился ко мне и с другими предложениями, и наша фирма выпустила новый труд харьковской воскресной школы – «Книгу взрослых». Школа сама назначила очень доступную цену для книги и получила всю прибыль от издания, за исключением всего лишь десяти процентов. Книга выдержала много изданий и принесла доход в тридцать три тысячи рублей, который пошел на нужды школы и обеспечил ей существование».

После смерти мужа для Христины Даниловны это была серьезная поддержка в ее деятельности.

В письме к Чехову Алчевская напоминает об обещании познакомить ее с Горьким и достать билеты на спектакль МХАТа в Ялте.

Попасть на спектакль было не просто. Билеты продавали в лавке Синани, цены были выше обычного, но они разошлись чуть ли не в один день.

Как видно из письма, которое было написано 5 апреля, Чехов выполнил эту просьбу:

«Глубокоуважаемый Антон Павлович!

Прежде всего, позвольте искренно поблагодарить Вас за билеты, полученные мною вчера на все 4 спектакля, а затем просить сообщить мне адрес и имя Горького, которому я хочу послать обещанные книги».

Весной 1900 года имя Горького еще не было широко известно. На слуху был его псевдоним. Звезда Алексея Максимовича только начинала всходить на литературном небосклоне. Но среди произведений, которые читали в воскресной школе, были и его рассказы.

Встреча с Горьким, наверное, состоялась. Он пробыл в Ялте с 16 марта по 28 мая, и вместе с Чеховым, художником В. Васнецовым и врачом А. Алексиным уехал на Кавказ. Кроме того, в «России» поселились и артисты Московского театра во главе с К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко. Тут жили с семьями В. И. Качалов, Л. М. Леонидов, М. Ф. Андреева, В. В. Лужский, В. Э. Мейерхольд, И. М. Москвин и др.

По вечерам артисты собирались в отдельном кабинете гостиницы «Россия», кто-то обязательно играл на рояле. Бывал здесь и Горький.

Да и сам Чехов хорошо знал «Россию». Он жил с начала марта до начала апреля 1894 года, что, правда, не указано на мемориальной плите у входа в здание.

Неизвестно, как отнеслась Алчевская к спектаклям и игре актеров, в письмах к Чехову она об этом не упоминает. Но интересно вспомнить, что отношение к театру у Христины Даниловны было особенное. Еще в молодости играла она в любительских спектаклях, обладая звучным меццо-сопрано. В числе поклонников ее таланта был некий старик Криницын. Он воспитал и вывел на сцену известную тогда актрису Асенкову, звезду первой величины. Он говорил родителям Христи: «Ради Бога, отдайте мне ее! Я сделаю из нее вторую Асенкову».

К сожалению, нам это сравнение ни о чем не говорит. Чтобы понять, какие горизонты открывались перед Христей Алчевской, надо знать хоть немного о той, с кем ее сравнивали. Варвара Николаевна Асенкова родилась в 1817 году. Ее мать получила в свое время театральное образование и хотела видеть свою дочь на сцене.

Но все попытки были неудачны. Из театральной школы ее вернули со словами: «Дочь ваша вполне бездарна и не годится к сцене…». Но мать не хотела с этим мириться и уговорила известного в то время актера Сосницкого позаниматься с дочерью. (В воспоминаниях Христины Даниловны это Криницын, возможно, Сосницкий это псевдоним, в то время часто выходили на сцену под вымышленной фамилией). Но и усилия опытного артиста были тщетны. Прошло немало времени, и лишь однажды, разучивая роль, Варвара Николаевна так вошла в образ, что Сосницкий в восторге упал перед ней на колени, воскликнув: «Варя, теперь я ручаюсь, что ты будешь артисткой!». Потом было признание, восторги и поклонники, и бесконечный упоительный труд. Она полностью отдала себя сцене, так ни с кем и не связав свою судьбу. Играла по 6-8 ролей в день и сгорела, сгорела, как свеча. Умерла Варвара Николаевна от неизлечимой тогда чахотки в неполные 24 года. Случилось это 19 апреля 1841 года через две недели после того, как в семье учителя Журавлева родилась дочь, которую назвали Христя.

Место Асенковой так и не было занято. Вот какую судьбу и славу предсказывал Христине Даниловне «старик Криницын». Но матери ее, которая могла понять эти мечты, уже не было в живых, а отец говорил: «Никогда моя дочь не будет актрисой, разве переступит через мой труп».

Думаю, у нее и правда была возможность стать актрисой. В то время о ней писали газеты, а богатая барыня Игнатьева, большая любительница драматического искусства, видела ее в спектаклях и горячо уговаривала бросить все и ехать ней в Петербург. Она сулила ей блестящую будущность и предлагала окружить любовью и комфортом.

Позже Христина Даниловна вспоминала: «Когда я вышла замуж, иные обязанности и заботы наполнили мою жизнь. Страсть к сцене мало-помалу стихала, и душу захватили другие увлечения. Сначала при посещении театра мне было больно до слез смотреть на сцену, видеть, как бездарная актриса портила свою роль; мне хотелось выгнать ее прочь и самой произнести с увлечением и страстью ее прекрасный монолог. Потом мне казалось это только смешным, а затем совсем почти перестала посещать театр, – меня не тянуло туда более». Теперь вы понимаете, какими глазами смотрела она на сцену той ранней весной 1900 года, когда перед ней играли лучшие актеры того времени. Какие это воскрешало в ее душе воспоминания.

Наверное, любовь к театру не прошла бесследно и переплавилась в бесконечное глубокое чувство к сыну, известному оперному певцу Ивану Алчевскому, с которым она была особенно близка. Но до первого выхода его на сцену оставалось еще больше года. А сама Христина Даниловна давно уже была далека от мысли переделывать свою судьбу. Она посвятила себя другому делу и, наверное, не жалела об этом.

На другой день после того, как Чехов пришел к ним в номер 25 гостиницы «Россия», ей исполнилось… 59 лет.

Конечно, хотелось знать, о чем они говорили, и как проходила эта встреча. К сожалению, в своих воспоминаниях «Передуманное и пережитое» Христина Даниловна об этом не упоминает. Возможно, это не ее вина. Сборник составлялся в 1912 году к очередному юбилею специальной комиссией, которая отобрала по своему усмотрению лишь небольшую часть из обширного рукописного материала Алчевской.

Казалось, ничего уже не узнать о событиях тех дней. Но жизнь готовила еще один сюрприз. Случилось то, во что трудно поверить, чего вообще не бывает. Сохранилось письмо, написанное Алчевской 3 апреля 1900 года, в тот самый день, когда приходил к ним Чехов. Оно касается ее личных переживаний и написано, видимо, близкой подруге. В нем тайна и загадка… Я перечитывал его не раз и не выходят из памяти эти строчки:

«…я плачу, плачу целый день… Благо, что погода прекрасная и X. с Меllе гуляет без конца. Могу на свободе плакать и писать, писать и плакать…».

(Продолжение следует).

Огни. – 1996. – 28 февраля. – С. 2-3.

 

Алчевские в Крыму

2. Вчера он был у нас

«Вчера он был у нас…»

Так называется рассказ Инны Гофф, написанный более двадцати лет назад. Есть у него и второе название – «Вокруг одного письма».

В увлекательной форме она сообщает о том, как попали к ней письма умершей в Москве незнакомой ей женщины. Среди них оказалось одно, которое показалось ей интересным потому, что в нем упоминался Чехов. Письмо было написано безукоризненным женским почерком на двойном листе хрупкой, пожелтевшей бумаги, с проступившими на страницах коричневыми пятнами, со всей старой орфографией и буквой «ять».

Неясно было, кто автор письма. Все, о ком в нем упоминалось, были обозначены только начальными буквами. Или потому, что были хорошо знакомы адресату, а может, из желания скрыть их имена от случайных глаз.

Поиск привел Инну Гофф к неожиданной разгадке – письмо написано Христиной Даниловной Алчевской. Но интересно не только это. Отправлено оно из Ялты 4 апреля 1900 года.

Христина Даниловна пишет неизвестной нам Марии Николавне, по-видимому, хорошо ей знакомой, возможно, близкой подруге, если доверяет ей свои душевные тайны.

Прочтите внимательно эти строчки: «3 апреля 1900 г. Ялта.

Вы не пишете мне, и я не буду отправлять Вам писем, но не писать Вам здесь, в Крыму, я не в силах…

Сегодня мы проезжали мимо домика Эшлимана – ставни закрыты, пустота, неожившая еще зелень как-то мертвенно застыла на стенах. Да, все умерло, надежды, мечты, желания, волнения, и только ноет неугомонное сердце и рыдания подступают к горлу. Только оно не хочет успокоиться и разлюбить.

Завтра день моего рождения.

Сейчас получила телеграмму, что А.К. не приедет. Еще бы! Будь мне не 59, а 29 лет, он, конечно бы, приехал, а исполнять желания 60-летней женщины даже смешно!.. А между тем сердце не мирится с этим, и я плачу, плачу целый день… Благо, что погода прекрасная и X. с Меllе гуляет без конца. Могу на свободе плакать и писать, писать и плакать.

А теперь появилась еще какая-то новая болезнь – удушье. Нечем дышать. Это особенно страшно ночью, так и кажется, что вот-вот задохнешься.

Елпатьевский говорит, что это чисто на нервной почве и дает бром, который, впрочем, что-то не помогает!.. Да вряд ли я поправлюсь в Крыму!».

Письмо это удивительно. Оно лучше всяких исследований помогает понять и увидеть внутренний мир Христины Даниловны со всеми ее мыслями и переживаниями. На этом оно не заканчивается и еще имеет продолжение, но попробуем пока разобраться в том, что узнали.

Для нас, конечно, не загадка, что А.К. ‒ это Алексей Кириллович Алчевский, а X. ‒ младшая дочь Христя. Письмо, казалось, полностью разрушает версию о приезде Алчевского в Ялту, но к этому мы еще вернемся, главное, самое интригующее и непонятное – это «домик Эшлимана» и связанные с ним переживания. Как предполагает Инна Гофф, он «внушает Алчевской особую грусть и напоминает об ушедшей любви». Но вскоре она отказывается от этой мысли, узнав, что Эшлиман – главный архитектор Юж­ного Берега Крыма не годится для отведенной ему роли, так как умер в 1893 году, и было ему уже 85 лет. Тогда она решает, что переживания Христины Даниловны связаны с ее мужем, что они в молодости могли гостить у Эшлимана, и это навеяло ей воспоминания. И лишь в одном месте она выдвигает робкое предположение, а «был ли у Эшлимана сын?…» «Был ли мальчик?». Но после встречи с внучкой Алчевского Еленой Алексеевной Бекетовой, которая гневно отвергла даже всякую мысль о любовном романе, отказывается от этой версии. Елена Алексеевна утверждала, что Христина Даниловна очень любила своего мужа, и «этого быть не могло!..».

Думаю, я не оскорблю память Христины Даниловны, если хоть немного «приподниму занавес» и попробую узнать лишь самую малость ‒ «был ли у Эшлимана сын?…» «Был ли мальчик?».

В романе М. Горького «Жизнь Клима Самгина» есть такой эпизод. Катаясь на коньках, Клим пытается спасти мальчика Бориса, который вместе с другими детьми провалился в полынью. Но ремень, который он подал мальчику, затягивает Клима в воду, и он отпускает его. Дети утонули, а когда начинаются поиски, Клима поражает «чей-то серьезный недоверчивый вопрос: ‒ Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было».

Эта фраза и стала выражением крайнего сомнения, стала «крылатой».

Так «был ли мальчик»? Конечно был, и звали его Эммануил Карлович Эшлиман.

Архитектор, инженер-механик, он похоронен там же, где и его знаменитый отец, на старом кладбище рядом с колокольней на Поликуровском холме, построенной главным архитектором Южного берега Крыма Карлом Эшлиманом.

Это, конечно, еще не повод для различных предположений. Он мог быть гораздо младше Христины Даниловны, и тогда эта версия сама бы собой развалилась. Но здесь и начинается серия таинственных совпадений. Родился Эммануил Карлович в 1842 году и был почти одного возраста с Христиной Даниловной, а умер… Дата смерти указана на памятнике. Он сохранился. Надпись прочесть можно, и она заставляет о многом задуматься. Трудно отнести это к случайному совпадению.

Дата, указанная на памятнике ‒ 1900 год.

Перечитаем еще раз письмо: «…все умерло, надежды, мечты, желания, волнения, и только ноет неугомонное сердце и рыдания подступают к горлу. Только оно не хочет успокоиться и разлюбить».

Эти слова как бы дополняет более ранняя запись из дневника Христины Даниловны:

«Жизнь приучает нас к утратам и потерям, но есть утраты настолько тяжелые, что примириться с ними, привыкнуть к ним почти невозможно».

Но рано утверждать, что мы уже знаем, о чем переживала Христина Даниловна, проезжая мимо домика Эшлимана. На пути этом еще много загадок. Да, Эммануил Карлович умер в 1900 году, но, как сообщает надпись на памятнике, 14 мая. Это случилось через полтора месяца после приезда Алчевских в Крым.

Я не смог выяснить причину смерти.

Кажется, он покончил с собой…

“От Ялты по направлению к Гурзуфу идут две шоссейные дороги. Верхнее (Симферопольское) шоссе проходит над Гурзуфом и далее на Алушту… Первым по пути из Ялты, слева расположено имение гр. Мордвинова, почти против, ниже кладбища, на возвышенном месте находится дача, бывшая Цыбульского, где скончался поэт Надсон. За Мордвиновским имением дачи г. Франка и кн. Барятинской, а еще далее несколько дач гр. Часновской. Затем следует дача Эшлимана «Планжи-сарай». Отсюда дорога разветвляется…»

Об этом говорится в уже известном нам путеводителе по Крыму Г. Москвича.

Дача Эшлимана сохранилась, но, кажется, за нее принимают совсем другое здание ‒ большой дом, украшенный скульптурами. Скорее всего, он принадлежал другому известному архитектору ‒ Отто Венигеру. Об этом напоминают буквы О. В. на фасаде здания. А домик Эшлимана, именно «домик», как написано у Алчевской, находился немного дальше, у самого поворота. Он и сейчас на прежнем месте, только немного перестроен. Это была дача, как сказано в путеводителе, куда приезжали только отдыхать. Поэтому и ставни ранней весной были закрыты, и «неожившая еще зелень как-то мертвенно застыла на стенах».

Но «домик» стоял по дороге на Симферополь, а Алчевская увидела его уже после приезда 3 апреля, значит, попали они в Ялту все же другим путем ‒ морем из Севастополя или Одессы.

Что же привело Христину Даниловну на эту дорогу? Причины могли быть разные ‒ поездка в Массандру, для знакомства с винподвалами (такие экскурсии были популярны среди отдыхающих), или в только что построенный в 1900 году Массандровский дворец, кстати, архитектором О. Венигером. Дворец обошелся в 500 тысяч рублей, и взглянуть на него было много желающих. Но есть и еще одно предположение.

В старом путеводителе сказано, что на 5 версте, внизу от дороги «виден красивый белый дом г. Журавлева». Имение украшал памятник Александру II из серого мрамора с бронзовым бюстом императора работы скульптора Чижова. Вспомним, что девичья фамилия Христины Даниловны ‒ Журавлева. Так величали ее отца и двух братьев. Не могло ли это имение принадлежать кому-то из родственников Алчевской?

Интересно, что летом 1896 года в имении Н. А. Журавлева жил художник В. Верещагин. В Крым его привела болезнь старшей дочери Лидии. «Умная, острая, бойкая, она заболела туберкулезом головного мозга и умерла, заразившись от свой чахоточной няни», – писал он своему московскому приятелю. Там же указывает свой адрес: «Таврическая губерния, гор. Ялта, Магарачское имение Журавлева». Позже, 17 ноября 1898 года он пишет тяжело больному П. М. Третьякову, у которого была парализована жена, и советует ему приехать с ней в Крым.

В письме он сообщает: «Невольно приходит на ум Магарач, где я нанимал за 100 руб. в месяц нижний этаж дома Журавлева (континентального). Место высокое, не жаркое в средине лета и восхитительное весной и осенью. В доме обыкновенно никто не живет, а воздух!!!…»

П.М. Третьяков не успел воспользоваться советом Верещагина, он умер через две недели, 4 декабря 1898 года.

В путеводителе Г. Москвича упоминается еще одно «загадочное» имение Алчевских в районе Ореанды, которая принадлежала Государю Императору. Участки здесь стоили особенно дорого. Кто из Алчевских владел имением, пока неясно, но интересно, что их соседом по даче был А.Л. Журавлев, инициалы почти как у хозяина уже знакомого нам имения. Скорее всего, они были братья, поэтому В. Верещагину, указывая адрес имения Журавлева, понадобилось сделать приписку «магарачское», ведь существовало еще одно ‒ в Ореанде.

А слово «континентальный» видимо было характеристикой, своеобразной приметой одного из Журавлевых. Смысл его не ясен. Ничего, кроме гостиницы «Континенталь», в голову не приходит, но думаю, что со временем и это станет известно.

Среди тех, кто уже в советское время часто бывал в доме Чехова и оставил воспоминания о Марии Павловне, был народный артист РСФСР, мастер художественного слова Дмитрий Николаевич Журавлев. В лице его есть что-то молдаванское, напоминающее о предках Алчевской. Не был ли он сыном Н.А. Журавлева ‒ владельца магарачского имения, и не это ли привело Христину Даниловну на Симферопольскую дорогу, которая делает поворот у домика Эшлимана.

Ведь Дмитрий Николаевич родился в 1900 году.

Верещагину мог быть знаком еще один Журавлев – художник-жанрист (1836-1901 гг.), автор известной картины «Перед венцом», но звали его Фирс Сергеевич. Вряд ли он имеет отношение к нашим поискам.

Остается выяснить главное ‒ приезжал ли Алексей Кириллович в Крым. Ведь телеграмма, о которой упоминает Христина Даниловна, полностью разрушает мою версию и выглядит она теперь не более, как фантазия. Ничего не остается, как попытаться доказать невозможное, что А.К. Алчевский был в Крыму в апреле 1900 года. Да, он не приехал вместе с женой и дочерью, дал телеграмму, но это еще не значит, что он не был в Ялте позже, после 4 апреля.

Христина Даниловна обижается на мужа за равнодушие к ней, но причины могли быть и другие. Вспомним, какое это было трудное время для Алчевского. В стране начинался экономический кризис, через год Алексея Кирилловича не станет. Возможно, он и охладел к жене, уйдя с головой в промышленные и финансовые дела, но и сама она признавалась, что в его финансовых проблемах ничего не понимает, а когда заходит об этом разговор, уходит из комнаты. Вряд ли это сближало их, похоже, что они жили каждый своей жизнью. Это совсем не значит, что Христина Даниловна не любила мужа. И он в своем последнем письме напишет: «Мама может быть умрет!»…, понимая, что она не переживет его смерти.

И здесь самое время вспомнить о фотографии, на которой Алексей Кириллович рядом с женой на фоне цветущей зелени, правда, без каких-либо признаков Ялты или Крыма. Считалось, что фотография сделана в Харькове во дворе дома Алчевских. Но Е. Д. Ракова, исследователь жизни Алчевских из Харькова, упоминает эту фотографию в письме к Тамаре Владимировне Душиной. Она пишет: «Не помню, посылала ли я вам этот снимок ‒ А.К. Алчевский, Х.Д. Алчевская и их дочь Христя в Крыму…».

Пришлось провести небольшое исследование. Но «окружающий пейзаж» и одежда Алчевских не давали возможности точно определить место и время когда была сделана фотография.

И вот удача… На старых открытках с видами Ялты оказались точно такие скамейки с деревянной спинкой и изогнутыми ножками, и не где-нибудь, а возле гостиницы «Россия», в летнем ресторане и сквере перед ней. Это было излюбленное место отдыха фешенебельной публики.

Христина Даниловна упоминает в письме, что «погода прекрасная». И на фотографии теплый, солнечный день… Одеты Алчевские по-весеннему, на Христе платье с длинным рукавом, как и у матери.

Если Алексей Кириллович изменил свое решение и все же приехал в Ялту, случилось это между 3 и 10 апреля. Так как позже погода резко испортилась, стало холодно, дул сильный ветер, о чем вспоминают артисты Художественного театра, приехавшие 10 апреля в Крым на гастроли.

Первое представление давали в Севастополе. Погода становилась все хуже. Спектакль «Чайка» шел при ужасных условиях «Ветер выл так, что у кулисы стояло по мастеру, которые придерживали их, чтобы они не упали в публику от порыва ветра. Все время слышались с моря тревожные свистки пароходов и крики сирены, шел дождь…», – вспоминает К.С. Станиславский.

Чехов, который приехал на представление театра из Ялты, на фотографиях в шляпе и пальто, которое развевают порывы ветра. Немирович-Данченко писал: «Несмотря на резкий холод, был в легоньком пальто».

Когда вечером 14 апреля артисты прибыли в Ялту, «пошли ветры, бури». На пристани их встречала толпа бублики, «цветы, парадные платья, на море вьюга, ветер – одним словом, полный хаос».

Через четыре дня закончились гастроли, и вся труппа собралась для завтрака на плоской крыше дома у гостеприимной Фаины Карловны Татариновой. Вспоминали, что был «жаркий день и сверкающее вдали море».

Фотография Алчевских могла быть сделана и в эти, последние дни празднования их в Ялте.

Я бы не затевал всю эту историю с фотографией, если бы внутренний голос не подсказывал мне, что снимок этот сделан именно тогда, в апреле 1900 года. Достаточно взглянуть на Алексея Кирилловича и лицо Xристины Даниловны с его гаммой чувств и переживаний. Это когда-то красивое лицо уже увядающей женщины, на котором, кажется, обнажен каждый нерв и «снята кожа». Оно особенно контрастно рядом со спокойствием и даже равнодушием мужа и такой естественной радостью дочери.

Мне даже кажется, что я понимаю, о чем она думает сейчас. Может быть, я ошибаюсь, но и телеграмма А.К., и домик Эшлимана, и каждая строчка этого письма к Марии Николаевне все «написано» на этом застывшем лице. Она смотрит из той далекой весны апреля 1900 года.

Сохранилась визитная карточка Христины Даниловны, отправленная Чехову, с надписью на обратной стороне

«Глубокоуважаемый Антон Павлович! В понедельник, рано утром мы уезжаем, и потому убедительно прошу возвратить мне мою рукопись».

                                                                                     Х. Алчевская

Написано это поспешным мелким почерком, с плохо скрываемым раздражением. Рукопись была дана Чехову на 2-3 недели, они истекли к понедельнику 24 апреля. Возможно, это и была дата отъезда.

Мог ли Антон Павлович забыть о своем обещании вернуть к этому сроку рукопись? Если это и так, его можно понять. Сам Чехов писал:

«На святой неделе в Ялте был художественный театр, от которого никак не могу прийти в себя, так как после длинной, тихой и скучной зимы, пришлось ложиться спать в 3-4 часа утра и обедать каждый день в большой компании – и этак больше двух недель». «Больше двух недель…» Чехов и сам не ожидал, что приезд театра принесет в его жизнь такие изменения.

В понедельник… 24 апреля провожали артистов Художественного театра. Они выехали на пароходе в Севастополь и в тот же день поездом отправлялись в Москву.

Пароход из Ялты отходил обычно в 9 часов утра. В записке Алчевской указано: «В понедельник, рано утром мы уезжаем». Возможно, они уехали этим же рейсом, 24 апреля.

Но кажется, мы забежали вперед, вспомним, что у письма Христины Даниловны было продолжение. 3 апреля она сообщает о даче Эшлимана и «плачет, плачет целый день», а скорее всего, к вечеру встречается с Чеховым. Но в письме об этом пока ни слова, и лишь рано утром 4 апреля, переполненная впечатлениями от этой встречи, она пишет слова, которые у Инны Гофф стали заглавием рассказа:

«Вчера и на моей улице был праздник! Третьего дня я послала Чехову свои рецензии при письме, а на другой день, т.е. вчера, он был у нас, чтобы благодарить за них и сказать, что никогда ни одна критика не доставляла ему столько удовольствия и не вызывала столько интереса, как эта. Он называл эти рецензии искренними, правдивыми, что встречается не часто, и просил оставить у него на недельку, чтобы прочесть их Горькому. Он обещал познакомить с Горьким и достать билеты на Московскую труппу, которая приедет сюда исполнять пьесы Чехова под его непосредственными наблюдениями. Он обещал часто заходить к нам и уезжать никуда не собирается.

Чехов произвел на нас самое хорошее впечатление ‒ прост, натурален в высшей степени, ни малейшей позировки, или самомнения.

Вчера же получила Ваше открытое письмо. Но, Боже мой, письмо ли это? Несколько деловых слов, и только, Бог с Вами!..

Ваша Х. Ал…»(неразборчиво).

Я уже упоминал, что рецензии Алчевской были одобрены Чеховым.

Когда в 1897 году вышел рассказ «Мужики», Немирович-Данченко писал ему: «Судя по отзывам со всех концов, ты давно не имел такого успеха».

Но многими рассказ был принят враждебно, как «хула на мужиков». И. Бунин считал его «далеко не лучшей Чеховской вещью». Л. Толстой высказался более категорично ‒ «плохое произведение». «Мужики» ‒ это грех перед народом». Горький отозвался положительно, считая, что после Короленко, который первый сказал новое и веское слово о мужиках, Чехов написал замечательные рассказы. Не потому ли Антон Павлович хотел показать рецензии Алчевской именно Горькому?

Есть в письме Христины Даниловны небольшая приписка, которая сделана видимо, позже:

«Сейчас Клавд. Ник. сообщила мне, что Вы были больны и даже лежали в постели. Милая моя! Дорогая! Быть может, это было причиною того, что Вы не писали мне! Тогда простите мне все мои упреки!

Непременно напишите о здоровье.

1. шлет Вам привет».

Клавдия Николаевна ‒ это жена Николая Алексеевича, сына Алчевской Вместе с мужем она работала в Харьковской воскресной школе. Николай часто заменял мать, а в последние годы ее жизни руководство школой лежало на нем. В 1900 году в школе работало 82 педагога и училось 619 учеников.

В письме Чехову от 3 апреля Алчевская сообщает, что в Ялту приехал ее сын Николай Алексеевич, «которого тоже интересует вопрос с водой, но он не знает, к кому обратиться с этим». Инна Гофф предполагает, что у Алчевских в Ялте был свой дом, куда они приезжали на лето, иначе зачем Николая Алексеевича интересовал «вопрос с водой», который заботил Чехова в связи с поливкой его аутского, тогда еще молодого сада.

В Ялте дома у Алчевских не было, но Николай мог строить дачу в той же Ореанде или Гурзуфе. Много загадок связано и с имением Алчевских в Ореанде.

В начале 1900 года строительство здесь, безусловно, велось. В путеводителе Г. Москвича за 1901 год, там, где описана местность за Ореандой и Ай-Тодором, говорилось:

«За имением кн. Долгорукова находится земля, приобретенная проф. Тарновским, г. Алчевским и известным артистом Сазоновым. Новые владельцы энергично приводят в порядок свои участки, а г. Сазонов выстроил уже большой дом».

В путеводителе А. Безчинского за 1903 год владельцем имения названа Алчевская. В его же путеводителе 1908 года ‒ Алчевский. И в путеводителе Г. Москвича 1910 года снова Алчевская, но упоминается, что «участки эти приведены порядок и обстроены». Кто же был владельцем имения и сохранились ли постройки?

Николай Алексеевич приехал, конечно, поздравить мать, но был, наверное, занят и на строительстве дачи, поэтому его и нет на фотографии. Если только он сам не является автором снимка.

Но была ли сделана фотография в апреле 1900 года, а не раньше или позже?

Христе, должно быть, на ней 18 лет, она родилась 4 марта 1882 года. Определить это с точностью по снимку невозможно.

Христина Даниловна могла приехать в Ялту и в 1899 году, и видимо, была она здесь уже не раз. В письме подруге она не считает нужным объяснять, кто такой Елпатьевский ‒ писатель, врач, лечивший Чехова, видимо, о нем уже сообщалось раньше. Кстати, Елпатьевский строил тогда дом в Ялте, и по «вопросу с водой» можно было обратиться к нему. Но если это 1899 год, то Алчевская и тогда могла встретиться с Чеховым, ведь он уже жил в Ялте с осени 1898 года. Оказывается, не могла, и это легко доказать. Перед самой Пасхой, в первых числах апреля 1899 года, он уехал в Москву, 20 июля едет на Кавказ, потом возвращается в Крым и в начале августа снова в Москву. В Ялте он пробыл осень и зиму. 1900 год для этого знакомства был самый благоприятный.

В письме Ф. Достоевскому Алчевская как-то писала: «Мать у меня была молдаванка ‒ дочь, нет, внучка господаря Молдавии ‒ Гика… женщина холерического темперамента, и вот я унаследовала все ее отрицательные качества: порывистость, нетерпимость, вспыльчивость, нервность, впечатлительность ‒ все то, что мешает человеку спокойно и беспристрастно смотреть на мир».

Христина Даниловна приехала в Крым лечить нервы, но, кажется, и Христя оказалась в Ялте не случайно.

С детства она получала образование дома в «семейной школе», и лишь с 5-го класса ее отдали в женскую гимназию. Но ей не давалась математика. Она вспоминала: «Я так трудилася, що нервово перевтомилася й захворіла так сильно, що мені взято з VII кляси й лише за 1,5 року я кінчила освіту на тимчасових учительских курсах в Парижі року 1902 (уже по смерті батька)».

Это объясняет, как оказалась Христя в Крыму весной, когда шли занятия в гимназии. В 1900 году она едет в Париж, скорее всего, с матерью, ведь там проходила Всемирная выставка, вторая после 1889 года, на которой Христина Даниловна показывала свою книгу «Что читать народу?». Возможно, это была причина спешки, с какой они покинули Ялту.

Но думаю, что приезд Алчевских именно весной был тоже не случаен. О гастролях театра было известно заранее. Еще 29 февраля 1900 года Чехов писал В. А. Поссе:

«Есть слухи, что на Пасхе в Севастополе и Ялте будет играть Московский Художественный театр».

Наверное, эти «слухи» как-то повлияли на решение приехать в Ялту именно в начале апреля.

В 1903 году, после учительских курсов в Париже, смерти отца, Христя снова приедет в Крым. Ее влекла Ялта, томили воспоминания…

Она остановится в гостинице «Россия».

В письме Алчевская дает характеристику Чехову: «…прост, натурален в высшей степени, ни малейшей позировки, или самомнения». Интересно сравнить это со словами Горького из письма к жене после знакомства с Антоном Павловичем в марте 1899 года: «Чехов ‒ человек на редкость. Добрый, мягкий, вдумчивый… Говорить с ним в высокой степени приятно».

В мае 1900 года, вскоре после отъезда Алчевских Чехов послал 1000 рублей на постройку школы в Мухалатке, еще раньше он пожертвовал на школу, которой грозило закрытие, 500 рублей. Я не связываю эти события, но Чехов был далеко не богатым человеком. Да, он продал Марксу право на издание своих сочинений за 75 тысяч рублей, но к тому времени получил только часть денег, которые пошли на строительство дома в Ялте, приобретение имения в Кучук-Кое и т. д. Договор был грабительским, издателю он принес огромные прибыли. В письме Марксу, которое подписали Ф. Шаляпин, Л. Андреев, И. Бунин и др., говорилось:

«Антон Павлович не только не богат ‒ об этом не смеет думать русский писатель, ‒ он просто не имеет того среднего достатка, при котором много поработавший и утомленный человек может спокойно отдохнуть без думы о завтрашнем дне».

Чехов помогал приезжающим в Ялту малообеспеченным туберкулезным больным, содействуя ялтинскому благотворительному обществу, собирал пожертвования. Он мог обратиться и к жене известного промышленника и банкира. Но сама Христина Даниловна не распоряжалась деньгами, это мог сделать Алексей Кириллович… Если только он был тогда в Ялте.

Но что могло привести Алчевского в Крым? Конечно, день рождения жены, желание отдохнуть, но были, наверное, и другие причины.

Возможно, это дела Земельного банка, который он возглавлял. К тому времени влияние его распространилось не только на Харьковскую, Курскую, Воронежскую, Екатеринославскую, Полтавскую, Орловскую и Донскую области. Филиалы банка были в Севастополе, Симферополе и Ялте. Рост оборотов сопровождался и широкой благотворительной деятельностью. На свои деньги банк субсидировал школу глухонемых, благотворительное общество, в учреждениях которого воспитывалось 200 сирот, было до 80 беспомощных стариков и старух, и действовало 19 участковых попечителей о бедных. У меня нет сведений за 1900 год, но только в 1893 году банк пожертвовал 3000 рублей Харьковскому коммерческому училищу, 2000 рублей ‒ бедным, пострадавшим от наводнения, 5000 рублей ‒ различным учреждениям.

Харьковский Земельный банк был хорошо известен в Ялте. К его услугам обращались многие жители города. Не мог об этом не знать и Чехов. В центральном государственном архиве хранится две квитанционные книжки Антона Павловича для сбора пожертвований. Интересно, нет ли там фамилии Алчевских?

Когда через несколько лет после смерти отца Иван Алчевский приедет в Ялту и даст концерт в гостинице “Россия”, половина суммы от сбора поступит в пользу Ялтинского благотворительного общества, состоящего под покровительством Великой княгини Ксении Александровны.

Но кому же было отправлено это загадочное письмо, кто эта неизвестная нам Мария Николаевна? Инна Гофф упоминает, что Елена Алексеевна Бекетова ‒ внучка Алчевского называла несколько знакомых Христины Даниловны с таким именем и отчеством. Она считала, что скорее всего это одна из преподавательниц воскресной школы, с которой дружила Алчевская и которая была гораздо моложе ее. Это и вызывает большие сомнения. Вряд ли она делилась с более молодой подругой столь личными переживаниями. Кроме того упоминается о болезни Марии Николаевны, – “Вы были больны, и даже лежали в постели”. Скорее всего, это человек одного с ней возраста, который был свидетелем тех событий, которые навевают столь грустные воспоминания. Ведь не случайна фраза: “…не писать Вам здесь, в Крыму, я не в силах”.

Много лет прошло с тех пор, как был написан рассказ Инны Гофф, но не убавилось вопросов, связанных с этим письмом. Уже не узнать, как попало оно к той женщине, умершей в Москве, кто был адресат и где другие письма к подруге Алчевской, ведь их, наверное, было не мало.

Давно нет Христины Даниловны, она умерла в голодном 1920 году. Вместе с ней умерла и тайна… тайна Эшлимана.

(Продолжение следует).

_________________________________

Письма Алчевской публикуются по рассказу Инны Гофф «Вчера он был у нас».

Огни. – 1996. – 6 марта. – С. 2-3.

 

Алчевские в Крыму

3. Тропинка под Утес

Дмитрий…  Дмитрий царевич убиенный… Назойливо лезет в голову эта фраза. Дмитрий Алексеевич уби… Дмитрий Алексеевич Алчевский ‒ убит, в 1920 году. Что мы еще знаем о старшем сыне А.К. Алчевского?

Родился в 1862 году…

С детства прекрасно играл на гитаре, виолончели, хорошо пел, увлекался рисованием. Окончил гимназию, поступил в Харьковский университет, защитил здесь диссертацию магистра. Кандидат естественных наук. Помогал отцу в финансовых вопросах, единственный из детей продолжил его дело. В документах завода ДЮМО, которые хранятся в Луганском областном архиве, и после смерти Алчевского встречается его имя. Работал в Харьковском Земельном банке, который прежде возглавлял его отец.

Солнце еще не поднималось, когда, пройдя по тихим и сонным улицам Симеиза, я вышел на старую дорогу у подножия горы Кошка. Отсюда открывался вид на утопающие в зелени причудливые дачи, горную вершину Ай-Петри, скалу “Дива” и обломки “Монаха”. Рядом, у самой дороги виднелась дача “Нюкта” инженера путей сообщения Кузьменко с фигурой богини ночи на фронтоне. Здесь, в гостях у своего товарища жил будущий академик геологии Дима Щербаков и сюда приезжала Вера Алчевская. По этой дороге, которая, извиваясь, терялась в зелени Лименской долины, скакала она на резвой лошадке, совсем не похожая на студентку консерватории, и, наверное, так же любовалась на этом повороте величием пейзажа.

Край неба стал теплее, и первые лучи осветили факел, высоко поднятый в руке “Богини ночи”.

В 1783 году Указом Екатерины Крым был присоединен к России. До этого Южный берег был мало заселен. В 1769 году греческое войско при эскадре графа Алексея Орлова помогало сражаться против турок в Средиземном море. За эти заслуги греки были переселены в Керчь и Таганрог, а после присоединения Крыма по распоряжению Потемкина переведены на Южный берег. Они несли в Крыму пограничную службу, а в свободное время вели хозяйство на отведенных им землях. Большим участком владел командир Балаклавского пограничного батальона Феодосий Дмитриевич Ревелиотти. Принадлежало ему 609 десятин, да “под берегом моря, его крутостями и обрывами” еще 31 десятина 419 сажень.

Штаб пограничного батальона находился в Кикенеизе, а сама дача генерала, которая называлась “Святая Троица”, располагалась ближе к морю где-то на месте современной Понизовки. Там было позже и имение Дмитрия Алчевского.

Дорога в Кикенеиз была для меня не просто прогулкой, я давно мечтал и грезил о ней, и стало это уже каким-то “священным актом”. Я должен был непременно увидеть все своими глазами, побывать там, где жили люди, ставшие почему-то мне близкими.

Все, конечно, изменилось за это время. Дорога была асфальтирована и благоустроена, но, как и много веков назад, нависали над ней каменные глыбы. Еще И.М. Муравьев-Апостол, который проезжал здесь в 1820 году, писал: “Начался ужаснейший спуск, который одним помышлением о нем наводит трепет… Особливо и выше всякого описания угол каменной горы, который объезжается у самого моря. Скала на скале загромождают путь; страшные обломки висят над головой и на каждом шагу грозят страннику…

…О! Роковое страшилище, помедли!”

Дорога уже не казалась столь опасной, но, пройдя шагов двести, я увидел большой камень, который недавно сорвался со скалы, примяв еще свежие цветы.

В своей книге о Симеизе, вышедшей в 1913 году, В.М. Кузьменко рассказывал об “огромной величины камне”, который стоял на вершине горы, на самом краю пропасти почти на одной точке, и под него с одной стороны “кажется нарочно” были подсунуты другие камни. Татары считали, что его поставили генуэзцы для встречи неприятеля. Не этот ли камень упал в 1924 г., разрушив одно из зданий санатория им. Чехова, или он еще там, на вершине скалы, угрожает неведомому путнику. На самом высоком месте находился когда-то и крест, поставленный лименским помещиком Петром Васильевичем Шипиловым.

Дорога спускалась вниз, к пляжу. До революции здесь было обширное имение Филибера с дворцом, который разрушен землетрясением 1927 года. Дальше от берега, в глубине долины, где виднелась группа высоких тополей, стояла дача Македонской. В ее саду украшала клумбу большая древнегреческая амфора, одна из тех, что находили здесь в виноградниках. Рядом находится источник “Ай-Ян”, который татары считали святым. По преданию, он вытекал из-под алтаря стоявшей здесь когда-то церкви Св. Иоанна.

Когда я спустился к Кацивели, солнце уже поднялось высоко, и расплавленными искрами сверкало море. Гребень горы Кошки, Дивы и Панэи слился в один причудливый силуэт. Эту картину сто лет назад мог наблюдать Куинджи. Здесь начиналась его земля. В 1886 году Архип Иванович, как и Алчевские, купил у сына Ревелиотти участок в 245 десятин за 30 тысяч рублей. Он мечтал построить здесь дом для собраний, библиотеку, надеялся, что сюда будут приезжать художники. Умирая в 1910 году Куинджи передал “Обществу” его имени 500 тысяч рублей, все свои картины и землю в Крыму. Но революция все списала.

Земля эта так и не была устроена. Дорога тянулась среди кустарников и заборов, строительного мусора и бетонных мутантов ‒ брошенных долгостроев. Как бы хорош был пейзаж без этого грубого вмешательства в природу. Где-то я прочел, что “Южный берег был спроектирован и воплощен гениальным архитектором ‒ Господом Богом, и нашим главным законом должно стать; “Не навреди”. Но примеры обратного можно встретить на каждом шагу.

Земля Куинджи граничила с имением Алчевских.

Дорога внезапно кончилась…

Нет, еще шла куда-то белая, петляющая лента, но я остановился и не мог оторвать взгляда от пейзажа, который раскинулся передо мной. Жемчужной россыпью сбегали по склону маленькие долины, над ними стеной уходила вдаль горная гряда. Хотелось закрыть глаза и сохранить в памяти эту картину…

Вдали простиралась татарская деревня, конечная цель моего пути ‒ Кикенеиз.

Название это встречается в самых разных вариантах ‒ Кикенеиз, Кикинеиз, Кекенеиз. Трудно сказать, какое из них более верное.

Татары появились в Крыму в начале XIII века, но селились в основном в степной полосе. А южную, гористую часть побережья в период господства татарского владычества заняли генуэзцы. Еще в прошлом веке многие исследователи отмечали, что жители Кикенеиза, Лимен и Симеиза отличаются от других обитателей Крыма формой своих лиц и считают своими предками генуэзцев.

В 1475 году турки в союзе с татарами взяли у генуэзцев Кафу (Феодосию), и южный берег стал турецкой провинцией под управлением крымского хана.

В списке картин, оставленных Куинджи после смерти, первой значится “Татарская деревня при лунном освещении на южном берегу Крыма”, написанная в 1868 году, задолго до того, как было куплено имение в Крыму. Значит, он бывал здесь и раньше.

Описание этого уголка Крыма сохранилось в воспоминаниях княгини Е. Горчаковой. Проезжая здесь в конце прошлого века, она писала:

“Тут же стояло тому назад сто лет богатое селение Кикинеиз, бывший греческий город, известный в XV веке под именем Кинсанус. Это селение пострадало в 1786 г. от страшного обвала; почти все строения, греческая церковь, мельницы, виноградники и сады, устроенные на шиферной глинистой почве, постоянно размываемой подземной водой, стекающей из бассейна Яйлы, вдруг скатились в море; жители спаслись все, но от богатого селения осталась только незначительная часть, где теперь деревня Кикинеиз и несколько домов в деревне Кучук-Кой”.

По другим сведениям, 16 татарских домов было унесено тогда в море. Здесь же в деревне Кучук-Кой в конце 1898 года А.П. Чехов купил себе недорогой участок за 2000 рублей, который оказался ему в общем-то не нужен, но уж очень было дешево. Так Антон Павлович стал соседом Алчевских. Сюда он приезжал с Горьким, который вспоминал:

“Однажды он позвал меня к себе в деревню Кучук-Кой, где у него был маленький клочок земли и белый двухэтажный домик”.

Из-за оползней в период истребления татарских наименований Кикенеиз получил более прозаическое название ‒ Оползневое. А когда стали возвращаться депортированные татары и строить рядом с деревней свои дома, им не позволили вернуть старое название. Как бы в усмешку над историей, новый поселок окрестили просто ‒ Оползневое-2.

Княгиня Е. Горчакова сохранила для нас и описание Кикенеиза:

“В нем поражают плоские кровли на домах, похожие на террасы: татары сушат на них табак, орехи, лук, чеснок, и пр., а во время праздников танцуют на них. В  Кикинеизе почтовая станция. Мы тут остановились, чтобы напиться чаю. Нам подали самовар на длинном открытом балконе, с видом на море”.

Воспоминания княгини были изданы в 1883 году. Через три года обширный участок земли вблизи Кикенеиза был куплен Алчевским.

Где-то я уже встречал такое название, трудно придумать другое для описания Кикенеиза ‒ “Райский уголок”. Это и правда одно из красивейших мест в Крыму, на самой южной точке полуострова между Симеизом и Форосом. Несколько раз я приезжал потом на этот берег и обошел его “вдоль и поперек”. Мог бы и сам рассказать многое об удивительных пляжах и бухтах, но лучше обратиться к “первоисточнику” ‒ описанию имения, которое оставила сама владелица, жена Дмитрия ‒ Евгения Александровна Алчевская:

“Особенности имения следующие:

Общий склон к юго-западу, великолепная защищенность от самой неприятной и постоянной группы ветров, восточной. Редкий в Крыму широкий простор, исключительная живописность, 2 бухты, защищенная одна от восточной, другая от западной волны. Исключительной ширины и удобства пляж, отличная стоянка, виды на закат солнца, опускающегося большей частью года в море, а потому зимой ‒ больше на 1/2 часа продолжительность солнечного дня чем в Ялте”.

Пляж этот называют “Золотым”, в Крыму их несколько с таким названием. Здесь уже не помнят Алчевских, а об “исключительной широты” полоске у моря говорят тепло и ласково “Пляж Куинджи”.

Кроме приморской части, 1800 сажень в имении было выделено под виноградники. Они находились выше почтового шоссе. Когда-то в Кикенеизе у Ревелиотти были “роскошные богатые виноградники”, разведенные еще в 1830-е годы, но позже они были запущены, а постройки разорены. Округ был заражен филоксерой ‒ бедствие, которое в конце прошлого века охватило большую часть побережья.

Сами татары виноградниками не занимались, соблюдая закон Магомета, запрещающий употреблять виноградный сок. Правда, на Южном берегу не везде этого придерживаются.

1600 сажень у Алчевских было под огородом, 400 сажень ‒ сад, 1000 сажень ‒ табачные плантации и столько же под парком, да еще 50 десятин ‒ под лесом, 12 ‒ под оврагами, 5 ‒ под дорогами, 600 сажень ‒ под прудами и столько же под постройками…

Всего ‒ 144 десятины и 1718 квадратных сажень..

О самой Евгении Александровне известно немного. Она получила хорошее образование, окончив институт благородных девиц. Ее мать ‒ Вера Ивановна Гольденбрант, а отец ‒ Александр Иванович Попов, был заслуженным генералом. Его мать Вера Александровна Яснова принадлежала к известной русской фамилии. Ее мать Клавдия была дочерью Клавдия Мусина-Пушкина, а у ее брата Сергея Клавдиевича было 15 детей, среди них известные всей России имена Александр Сергеевич и Петр Сергеевич Мусин-Пушкин.

Отец генерала Попова был родом из Тамбова. Кстати, жена известного химика Анна Ивановна Менделеева (1860-1940) урожденная Попова. Она уехала в Италию и оставила интересные воспоминания о художниках-передвижниках, которые бывали в квартире ее мужа Дмитрия Ивановича Менделеева. Сама Евгения Александровна умерла в 1933 году и похоронена в Ялте.

Из тех, кто оставил воспоминания о Кикенеизе, я уже упоминал художника Рылова. Он отдыхал в имении Алчевских, и его описания стали для меня путеводной нитью во всех поисках. Настолько яркими были впечатления от встречи с Кикенеизом, что через 20 лет, когда Рылов стал работать над своей картиной, каждая строчка сверкала образными сравнениями: “Какие волшебные лунные ночи. Какой воздух ‒ не надышишься. Земля под деревьями покрыта узорными тенями. Серебром блестят листья. Кое-где камни белеют. Море дышит и сверкает. В темное небо уходят далекие скалы Яйлы. Под ними спит татарская деревня, и только один огонек едва виднеется. Воздух напоен ароматом цветов. От этих ночей я приходил в волнение:

Я восхищался и не находил себе места от какого-то непонятного беспокойного состояния”.

Невольно вспоминаешь “лунные пейзажи” его учителя Куинджи, так удивительно описанной природы. Это маленькие шедевры, достойные кисти художника.

Лунные ночи, аромат белых цветов в саду, порхающие над цветами сфинксы туманили голову, как “старое вино”.

Рылов начал писать эти воспоминания в 1934 году и диктовал сразу на машинку, по конспектам. Вряд ли в них сохранились еще какие-то воспоминания об Алчевских.

На месте имения раскинулся дом отдыха “Понизовка” с неуклюжими новомодными корпусами, и лишь одно старое здание с островерхой крышей скромно спряталось среди вековых деревьев на краю утеса.

* * *

Москва. Измайлово…

Именно здесь, несколько лет назад среди развала бесценной рухляди какой-то старик продавал пожелтевшие фотографии. На них здание, похожее на замок с башней и островерхой крышей. Фотографии передают все этапы его строительства, но надписей нет.

На языке коллекционеров это “беспаспортный” никому не нужный хлам.

Их купил один собиратель, правда, его интересовал только балет, у каждого свои причуды, но фотографии могли пригодиться для обмена.

Здание смутно напоминало ему постройки, виденные в Крыму. Прошло время, и редкие фотографии легли на стол в скромной коммунальной квартире на улице Рузвельта. Из окна ее был виден строгий силуэт колокольни, Эшлимана, а рядом, в двух шагах, плескалось море…

По воле случая или судьбы новый владелец фотографий оказался моим хорошим знакомым, большим знатоком Ялты, который не раз помогал мне в поисках. Не сразу, но тайна “старого замка” была разгадана. И вот в одном из пухлых альбомов с видами Крыма рядом с пожелтевшими снимками появилась короткая надпись: “Кикенеиз, дом отдыха “Понизовка”, корпус № 7″.

Я уже знал это здание, поднимался по его ступеням, прикасался к холодному металлу изящно изогнутой ручки, ходил по пустым высоким комнатам и слушал самые разные легенды. Несведущие художники приходили сюда поклониться памяти Куинджи, связывали его с именем известного чайного фабриканта Кузнецова, построившего знаменитую церковь над Форосом, и никогда не существовавшего, придуманного народной молвой, графа Понизова.

Такую легенду рассказал мне и один мужичок-пастух, которого я встретил по дороге в Кикенеиз. Попал он сюда, кажется, из Белгородской губернии, да и весь народ здесь пришлый, татары были выселены, и места заново обживали уже после войны. Не понимая старые слова, пытались их объяснить на свой лад.

Но было у этого островерхого “замка”, затерявшегося среди старого парка, еще одно название, которое в недавние времена произносили не иначе, как шепотом ‒ “Дача Берии”.

Лаврентий Павлович, говорят, бывал тут не часто, приезжал иногда на пару дней.

Много по Южному берегу старинных дач и особняков в самых красивых местах носит его имя.

При нем, уже после войны, появились у входа устрашающие львы, стоял рядом и неизменный бюст Сталина. Со временем, с помощью одного из знатоков Крыма, на фотографии была сделана еще одна надпись: “Дача Ивана Алчевского, архитектор А.Н. Бекетов”. Но такое предположение требовало проверки. Мог ли Иван Алексеевич быть владельцем этого дома и бывал ли он вообще в Кикенеизе?

Книга “Иван Алчевский” (авторы П. Ивановский и К. Милославский) не давала ответа на эти вопросы. Там были воспоминания Веры Дмитриевны Алчевской ‒ племянницы Ивана Алексеевича, но, как это обычно бывает, попали они в книгу с большими сокращениями. Полный текст рукописи хранился в Москве у ее дочери Ксении Дмитриевны.

С ее согласия я использую ранее неопубликованные воспоминания.

Да, Иван Алексеевич бывал в Крыму в 1907, 1909 и 1912 годах. Может быть, эти сведения и не полные.

В июле 1907 года после гастролей за границей он возвратился на родину. Побывав в Петербурге, Харькове, он отправляется на гастроли на Кавказские минеральные воды, поет в Кисловодске, Пятигорске, Ессентуках, а затем в Крыму. Он приезжал погостить в Алушту к сестре Анне и в Кикенеиз. В Ялте проходили его концерты. Известно об одном из них в гостинице “Россия”, где в 1900 году останавливались Алчевские.

Сохранился такой документ:

“Его Превосходительству Господину Главноначальствующему г. Ялты и Ялтинского уезда от артиста императорского театра И. А. Алчевского:

ПРОШЕНИЕ

Имею честь покорнейше просить Ваше превосходительство разрешить мне устроить в воскресенье, 26 августа с/г. в зале гостиницы “Россия” концерт, половинная часть с коего поступит в пользу состоящего под августейшим покровительством Ее императорского Высочества Великой княгини Ксении Александровны Ялтинского благотворительного общества.

В концерте примет участие пианист г. Семенов и скрипач Армандо Цани Заки”.

Алексей Кириллович и не подозревал, какое будущее ожидает его сына. Первое выступление известного певца состоялось 4 декабря 1901 года. После смерти отца Иван Алексеевич, студент-химик, решается на смелый шаг ‒ поступить в оперу.

Вера Дмитриевна вспоминает: “Надо сказать, что в семье очень любили музыку… Иван Алексеевич певал в студенческом хоре. Там он выделялся своим красивым тенором. Голос у него был большого диапазона, пел он с увлечением и легко брал верхние ноты. У нас он иногда встречался с молодым Шаляпиным. Гости собирались вечером и сидели иногда до утра. Бывало за столом среди ужина раздавалась какая-нибудь заздравная песня, а любимым занятием Ивана Алексеевича было взять высокую ноту в тон тонкому хрустальному бокалу, держа его перед собой, и бокал рассыпался. У него был абсолютный слух и фокус неизменно удавался”.

Любопытный эпизод, специалистам судить, насколько это возможно. Но где встречался Алчевский с Шаляпиным? “У нас”, ‒ это могло быть и в Кикенеизе, и в Харькове, и Петербурге, где жили Алчевские.

В воспоминаниях самого Шаляпина на это ответа нет. Он лишь упоминает о совместной работе с Алчевским в спектаклях Дягилева в Париже. Да и сам Дягилев немногословен. Лишь несколько слов об Иване Алексеевиче в письмах, и не больше.

В грандиозном спектакле “Борис Годунов”, показанном в Париже, Алчевский выходит на сцену вместе с Шаляпиным в роли Шуйского.

Премьера “Бориса” в Grand Opera состоялась 6 мая 1908 года, накануне седьмой годовщины со дня смерти отца.

После гастролей в Америке Иван Алексеевич приезжает в Крым.

Вера Дмитриевна вспоминает:

“В Нью-Йорке ему платят большие деньги, но на обратном пути в Европу он заезжает в Монте-Карло и проигрывает их в рулетку. Обвинив крупье в жульничестве, он попадает в психиатрическую больницу, из которой его выпускают уже без копейки денег, только с билетом в Петроград. В Петроград он попадает летом, все в разъезде и только у своей старой поклонницы Абаза он достает достаточную сумму, чтобы приехать в Крым. К нам в Кекенеиз он является без смены белья лишь в одном костюме и мы вытаскиваем старые вещи моего отца, чтобы несколько его одеть”.

Чем же занимался Иван Алексеевич в Кикенеизе, строил ли дачу? Как и все приезжие, он отдыхал, и, кажется, день его был заполнен до предела:

“Прогулки в горы, поездки на яхте, теннисные партии с братом, а в конце партии прямо на теннисной площадке (услышав которые с балконов соседних дач свешиваются слушатели и неистово аплодируют), да бесконечные споры на музыкальные темы, вот чем заполнен день Ивана Алексеевича. После отдыха работа: разучиваются новые партии, в которых предстоят новые успехи”.

Окончательно Иван Алчевский возвратился на Родину только в 1914 году, “когда вспыхнувшая первая империалистическая война грозила отрезать его от родных и нежно любимой матери”. В эти годы он мог подумать и об устройстве дома в Крыму, но был ли он владельцем этой дачи? Вряд ли… Постоянные гастроли, турне по российским городам… Где ему было найти время для строительства? Если только он не купил уже готовое здание и не был одним из его последних владельцев.

Но кто же построил дачу для Лаврентия Павловича Берии?

“Тропинка приводила меня к берегу под утес. Тело приятно обвевалось утренним воздухом под лучами солнца. Входишь в плотную, прозрачную воду, поплаваешь от одного камня до другого, полежишь на спине, заложив руки за голову, будто на мягкой постели, и идешь домой по знакомой тропинке. На балконе уже ждет кофе с теплыми бубликами и швейцарским сыром. А затем ящик через плечо, зонтик и ‒ на этюд…”.

Это уже знакомые нам воспоминания художника Рылова. Фамилия Алчевских в книге не упоминается, а где же находится дом, к которому вела тропинка? Все, кто занимался его поиском, считали, что он не сохранился. Хотелось верить, что мне повезет больше, и, не надеясь на легкую победу, я решил для начала найти тропинку, тропинку под утес…

Археологи говорят, что самое вечное ‒ это яма. Что бы ни случилось, и через тысячу лет легко обнаружить ее очертание из-за разницы в плотности земли. Я бы сказал, что и дорога, а, в нашем случае и тропинки, так же долговечны. Весь Крымский берег изрезан ими, как большой пирог. Их проложили животные и люди, выбирая всегда самый короткий и удобный путь. Думаю, что там, где мы, не задумываясь, спускаемся к морю, ходили до нас и сто, и двести лет назад.

Но имение Алчевских занимало две версты морского берега. Чтобы окинуть его взглядом, нужно подняться на дорогу к автобусной остановке. С высоты открывался вид на весь берег. “Это был не вид, а рахат-лукум”, как любил говорить Чехов, глядя с балкона своей дачи.

К морю спускался склон, поросший кустарником, и редкими кипарисами. Где искать нужную тропинку? Вспомнились слова Н. Рериха: “Если хочешь найти место самое древнее, ищи самое живописное”. Но где же здесь самое красивое место? Где мог поставить свою дачу Ревелиотти, где был дом Алчевских, где бы я выбрал место, если бы, конечно, мог выбирать?

Боюсь что я оказался не оригинален. Место, которое я выбрал, было уже занято, там стояла “Дача Берии”.

Смотровая площадка находилась рядом, на краю утеса. Ее ограда появилась уже после войны, но вряд ли это место и раньше не использовали по назначению. С высокого обрыва открывался изумительный вид на море, широкий пляж и домик пограничной заставы, который венчал каменистый мыс ‒ мыс “Святой троицы”. Вдали в розовеющей дымке таяли горы и далекий Форосский берег.

Было что-то знакомое в этом пейзаже. Кажется, у Рылова есть упоминание о “пограничной страже”. Я без труда нашел нужную страницу: “Место дикое, нетронутое. Лес, камни, скалы и синее море. Нет никакого жилья поблизости, если не считать домика пограничной стражи по соседству на горе”.

Конечно, еще со времен Ревелиотти здесь была пограничная застава, она и осталась на прежнем месте.

Я перелез через ограду смотровой площадки и чуть не наступил на большого полоза, он золотой лентой мелькнул в высокой траве. Кажется, мы оба порядком испугались, но цель была достигнута.

По краю обрыва шла тропинка, она спускалась вниз под утес…

(Продолжение следует).

__________________________________

На фотографии:

Дмитрий Алчевский (в центре), Григорий и Анна. 1870-е годы.

Огни. – 1996. – 13 марта. – С. 2-3.

Алчевские в Крыму

4. Проект века

Это уже четвертый, последний материал об Алчевских в Крыму. И пока мы с вами не простились, хочу поблагодарить тех, кто помог мне в такой сложной работе. Это потомки Алчевского ‒ Тамара Владимировна Душина и Федор Семенович Рофе-Бекетов, краевед Иван Николаевич Севастьянов и историк Анна Абрамовна Галиченко, их имена, в Ялте, не нуждаются в представлении, сотрудники дома-музея А. Чехова, музея Леси Украинки, библиотеки города Ялты и многие другие.

Я не раз использовал сведения, собранные журналистом и знатоком Крыма И. Неяченко.

Тех, кого моя работа не оставила равнодушным, приглашаю на выставку в Перевальский музей. Здесь вы увидите и колокольню Эшлимана, и Лименскую бухту, и чудесный крымский берег, где было имение Алчевских и земля Куинджи.

***

Сто лет назад, 26 мая 1886 года, на заводе ДЮМО была пущена первая доменная печь, а в это время на окраине Керчи началось строительство металлургического завода…

В 1927 году в Польше, на перроне Варшавского вокзала 19-летним гимназистом был смертельно ранен пятью выстрелами в упор полпред СССР П.Л. Войков. Он успел сделать два ответных выстрела и через несколько часов скончался в больнице.

Два этих события связаны между собой и имеют отношение к цели нашего поиска…

***

По официальным источникам отец Петра Войкова Лазарь Петрович ‒ украинский крестьянин, сумел получить среднее образование и поступить в Петербургский горный институт. По другим сведениям дед известного дипломата был родом из Сербии и бежал во время какого-то восстания, долго скитался по свету, пока не попал в Малороссию. В последнее время называют и “настоящее имя Войкова” ‒ Пинхус Вайнер.

Его мать ‒ Александра Филипповна была образованной женщиной, окончила Керченский институт благородных девиц, много читала, любила музыку. Жили Войковы дружно, у них было четверо детей. Но вскоре семью потрясло трагическое событие. Покончил с собой младший сын Павел. А когда перед очередным торжеством в зале гимназии стали снимать занавес с огромного, во весь рост, портрета Николая II, он оказался разрезан ножом от головы до ног. Там же была записка, в которой сообщалось: “Прошу никого не винить, это сделал я, Павел Войков”.

Наверное, смерть брата повлияла на судьбу будущего дипломата. На строительство завода из Москвы и Петербурга приезжало много революционно настроенных рабочих, в городе создавались нелегальные кружки. Войков бывал на заводе, где работал его отец, и здесь встречался с товарищами по подпольной работе. Вскоре он был исключен из гимназии за участие в забастовке учащихся. За ним было установлено негласное наблюдение.

В свое время и его отец, “украинский крестьянин” Лазарь Петрович Войков, был исключен из института за участие в студенческих беспорядках, переехал в Тифлис, окончил учительскую семинарию и получил место учителя математики в Керчи. Он работал в ремесленном училище, но вскоре был уволен и оказался на металлургическом заводе.

Можно предполагать, что здесь и пересеклись пути Лазаря Войкова и Алексея Кирилловича Алчевского. Не ясно, имел ли Алчевский отношение к строительству завода в Керчи, но известно, что ему принадлежали угленосные земли в этой районе.

Когда Лазарь Петрович, зная, что за сыном установлено наблюдение, решает уехать из Керчи, мы встречаем его в Кикенеизе в имении Алчевских. Здесь он был не только агрономом, устроителем дорог, но и доверенным лицом. Когда Алчевские помещают в путеводителе по Крыму объявление о продаже участков, то предлагают обращаться в Кикенеиз… к Войкову.

Лазарь Петрович жил в “большом сером доме у дороги”. Со слов его дочери Валентины Лазаревны Гавронской, это был небольшой “домик”. Она вспоминала: “С двух его террас открывался вид на море. За домиком площадка, окруженная кипарисами, по другую сторону сада свободное место, которое старик Войков занял под огород. Он очень любил домашнюю птицу, разводил кроликов, завел несколько ульев…

И что за прелесть был этот клочок земли. Небольшой абрикосовый сад, а за ним на склоне виноградник. Домик небольшой, но уютный, утопал в вишне и черешне, и везде кусты смородины, крыжовника и кизила. Сад был сильно запущен, прямо джунгли. На верху склона из-под огромного камня кристально ледяная вода ручейком сбегала через весь участок и водопадом падала на шоссе, где был установлен длинный желоб – водопой для почтовых лошадей”…

Перечитывая это описание, невольно начинаешь сомневаться, а не идет ли здесь речь об одном и том же здании ‒ доме Алчевских. У Войкова он с “двумя террасами”, Рылов пишет о доме с двумя балконами, сама Е. А. Алчевская сообщает: “Дом жилой о 5 комнатах, с кухней и двумя террасами”. Не мог ли Лазарь Петрович, если он был у Алчевских управляющим, жить в том же доме, ведь они приезжали только на летние месяцы. Оставим это как версию, их будет еще немало. Не раз я находил и желоб для воды, и похожий склон, даже каретный сарай, и все это, к сожалению, не имело отношения к дому Алчевских.

***

Петр Войков был принят в Ялтинскую гимназию, и со всем пылом окунулся в политическую жизнь. Он был: “Высокий, стройный, со слегка вьющимися светлыми волосами, живыми проницательными голубыми глазами, открытым приветливым лицом, и внешне производил на окружающих приятное впечатление”.

Самуил Маршак, который учился с Войковым в гимназии, вспоминал: “Войков был не по-взрослому серьезен, приветлив, добр”.

Здание гимназии и сейчас украшает доска, напоминающая о пребывании здесь Войкова и Маршака. Правда, пребывание это было недолгим.

После революции 1905 года Ялта была объявлена на чрезвычайном положении, и Войкова вновь исключают из гимназии. В доме его родителей в Кикенеизе был обыск. После бурного разговора с отцом Петр с одним узелком белья покидает родительский дом. Он находит работу в порту, вечерами учится, готовится к экзаменам.

Вскоре происходит событие, о котором Войков старается не вспоминать в своей биографии. Он участвует в покушении на любимца царя градоначальника Ялты князя Думбадзе. Товарищи его были арестованы, а ему удалось скрыться и пробраться в Кикенеиз.

Отец помог устроить сыну побег. Начальник почтового отделения, приятель отца, не зная о случившемся, взял Петра в Севастополь. И когда на рассвете в Кикенеиз нагрянула полиция, он был уже по дороге в Харьков.

Войков уезжает за границу, следы его теряются. Лишь в мае 1917 года он появляется на политической арене. Вместе с Лениным и Свердловым он пересекает границу Германии в “запломбированном вагоне”…

Летом 1917 года Войков приезжает навестить родителей в Кикенеиз.

Я не могу связывать гибель Дмитрия Алчевского с именем Войкова. Неизвестно, был ли он в Крыму в сентябре 1920 года. Смерть Алчевского среди тысяч других была ничтожной каплей в том деле, которому посвятил себя Войков и в которое, наверное, верил. На его совести достаточно и других грехов.

После приезда в Крым летом 1917 года он объявляется в Екатеринбурге. Да, рядом с Ипатьевским домом, где томилась в ожидании своей участи семья Романовых. Войков входил в состав местного совета, который принял решение об их смерти. Нет, он не стрелял из нагана и не добивал невинные жертвы штыком.

После смерти царской семьи к месту, куда были отвезены трупы, привезли до 40 ведер бензина и 11 пудов серной кислоты. Разрубленные части тела уничтожали при помощи бензина, а более крепкие обливали кислотой.

Снабжение бензином и кислотой было обеспечено заботами комиссара Войкова, ‒ “спокойного, доброго, с голубыми глазами”…

Пять выстрелов, которые были сделаны в упор “фанатиком монархистом”, не были акцией польского правительства, как пыталась представить советская сторона.

Это было возмездие…

***

“Пароход приближался к широкому отлогому и бедному растительностью Кикенеизскому мысу, под которым видна деревня Кикенеиз. Рядом с деревней, с западной ее стороны белый дом покойного художника Куинджи. Ближе к морю на мысу идет ряд дач Кикенеиза (серое здание с красной крышей среди кипарисов и далее 2 белых дачки), затем пустынный участок Куинджи, далее Кацивели”…

Это описание из “Панорамы южного берега” 1920-х годов. Изображение берега я отыскал в путеводителе 1914 года под редакцией К.Ю. Бумбера. Там видны и белые дачки, и серое здание, и дом Куинджи.

Вообще, с легкой руки Рылова сложилось мнение, что у Архипа Ивановича не было дома в Крыму. В книге Рылова описана времянка из щитов, которую привозили и ставили только летом. Но было время, когда Куинджи жил на берегу просто в шалаше вместе с женой, и местные татары принимали его за отшельника. А дом Куинджи описан во многих путеводителях и находился далеко от здания с островерхой крышей.

У Г. Москвича читаем: “За Кекенеизом, ниже верхнего шоссе большое белое здание, окруженное очень молодыми деревьями ‒ дача Куинджи. Западнее за группой небольших 3-4 построек у моря… “Кастрополь” пансион Первухина”.

Там находился еще один участок Куинджи:

“За имением Д.А. Алчевского расположено имение г-жи Дыхановой, за ним участок Клячко, второе имение Куинджи…”.

Видимо, здесь и нужно искать его дом.

Но где были “две белые дачки”?

И мы совсем забыли о главном, куда же вела тропинка?

***

Тропинка спускалась вниз под утес… Она вела к поляне, окруженной старыми деревьями, которые помнили, наверное, и первых владельцев. Крутые ступени лепились к краю обрыва и вели к морю. Далеко внизу пенились волны в маленькой уютной бухточке, которую отдыхающие облюбовали для “дикого пляжа”.

От смотровой площадки шла дорожка к небольшому двухэтажному зданию со следами уже несуществующего балкона. Характерная кладка из дикого камня подтверждала, что построено оно в начале века. Когда-то здесь размещалась администрация санатория, к домику была сделана пристройка, и прежние его очертания можно только предполагать.

Была ли это одна из “дачек”?

Исследователь Южного берега, журналист И. Неяченко считал, что это “сторожка”, которая стояла у ворот в купеческое имение”, огороженное забором. Но не могли ли ее использовать для этой цели уже позже? Оставалось найти вторую дачку. Она сказалась в сотне метров, среди хозяйственных построек, которые облепили старый дом с “островерхой крышей”.

Ее было трудно заметить. Виднелся лишь угол здания с такой же кладкой из дикого камня. Но я был так же далек от цели, как и в начале поиска.

У Г. Москвича в путеводителе 1910 года сказано:

“Среди зелени мелькают кое-где затейливые дачки, оживляющие местность”.

Затейливыми “мои дачки” не назовешь. Под это определение подходила лишь одна, построенная именно в 1910 году генералом Чернявским.

Упоминая о нем, неизменно добавляют: “Красный генерал”.

***

Георгий Федорович Чернявский в 1860 году. Он окончил Харьковское реальное училище, затем Николаевское инженерное училище, и военно-инженерную академию в Петербурге.

Еще в молодости он мечтал переехать в Крым. А после перенесенного тяжелого воспаления легких по совету врачей приезжает на Южный берег и покупает участок земли в имении Алчевских. По своим чертежам в 1908 – 1910 годах строит дачу и сам руководит работами.

С 1880 года Георгий Федорович “служит царю и отечеству” В 1912 году он генерал-майор, начальник инженеров Варшавской крепости. С начала и до конца войны ‒ “производитель позиционных работ” на Северном фронте, инспектор инженеров Минского военного округа. После революции переходит в ряды Красной Армии. С 1918 года – начальник Всероссийского квартирного управления в Москве, затем инспектор инженеров XII армии. С этой должности по состоянию здоровья он уходит в отставку и переезжает в Крым. Умер он в 1921 году и похоронен рядом со своим домом в Кикенеизе.

По инициативе директора дома отдыха А.П. Величко могила его была благоустроена и содержалась в порядке. На ней была установлена гранитная плита с надписью: “Красный генерал Чернявский Георгий Федорович…” В 1989 году здесь побывали его внуки. Но эпитет “красный” оказал генералу плохую услугу. Вскоре плиту на могиле разбили и куда-то забросили. Я так и не смог разыскать ее обломки.

Мне было о чем поговорить с Артуром Петровичем Величко, он сделал много для сохранения памяти о заслуженном генерале, но, к сожалению, его уже не было среди живых.

После смерти Чернявского в ноябре 1921 года на даче осталась его больная жена и три дочери. Жена его ‒ Юлия Ивановна принадлежала к известной русской фамилии. Ее отец был родственником ученого и путешественника Семенова-Тяньшанского, а мать Людмила Павловна Крылове состояла в родстве с известным баснописцем. Георгий Федорович был хорошо знаком с Бонч-Бруевичем и имел “охранную грамоту” на дачу от Советской власти. Но время тогда было тревожное, вокруг действовала банда из местных татар. В 1922 году на дачу было произведено вооруженное нападение. Угрожая убийством женщин, забрали всё имущество. Они переехали в Симеиз и устроились на работу в санаторий. Дача перешла в ведение “Общества крестьян” татарской деревни Кикенеиз. Наверное в тоже время покинули свое имение и Алчевские. Дмитрия Алексеевича уже не было в живых, а его жена с дочерью Христей переехала в Ялту и поселилась в доме с непонятным и странным названием ‒ “Серые дрозды”.

Здание это построено в начале века Судзиловскими. В путеводителе Москвича упоминается “частный пансион Судзиловской”. Видимо, о нем и идет речь.

Алчевские поселились в комнатах второго этажа. Вдали виднелось море, и под окнами старое, уже сухое дерево облюбовали “серые дрозды”.

Мы шли очень долго, все выше поднимались по узким улочкам. Я еле успевал за Тамарой Владимировной ‒ правнучкой Алчевского. И вот мы у высоких каменных ступеней. Здесь можно замедлить шаг… Перед нами здание, о котором я уже, кажется так много знал, но видел впервые ‒ “серые дрозды”.

Тонкий орнамент вился по старой штукатурке, которая местами осыпалась, ветхие ступени, разрушенные перила.

Этот чудный образец “модерна” стоял на задворках, вдали от туристских маршрутов, и никому, кажется, не было дела до его скорой и неизбежной гибели. Гирлянды бельевых веревок украшали балкон и тянулись через двор, к старому дереву.

Дрозды, как и раньше, прилетают каждый год, но никто из новых обитателей дома уже не помнит прежних владельцев. С волнением поднимался я по стертым мраморным ступеням. В темных коридорах были свалены какие-то вещи, а в самом дальнем углу стоял старый платяной шкаф. Он, как узник, был прикован к стене.

Высокий, до самого потолка, из другого мира, из иного времени…

Хотелось открыть тяжелую дверь и войти в прошлое…

***

Кому не знакомы слова поэта:

“Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть”…

Идея идеального города родилась, конечно, не в советское время. Можно сказать, что она стара, как мир. И в начале этого века она витала в воздухе. Крым идеально подходит для воплощения любой фантазии. Он мог стать “колыбелью” идеального города ‒ “города-сада”.

В книге “Неудачная попытка г. Ялты остаться городом-садом”, изданной в 1912 году, читаем: “Городам-садам” (Garten–Stadt) за последнее время посчастливилось и не только в Западной Европе, где “города-сады” уже твердо закрепили за собой право на жизнь, но и в России, где хотя и нет пока ни одного “города-сада”, но зато хоть пропаганда их уже дает о себе вести…”.

Попытки создания такого города были. Рядом с имением Алчевских, в Симеизе, на заранее спланированных участках, к которым был подведен водопровод, канализация, дороги началось строительство элитарного курорта. Непременным условием при возведении дач и пансионов было согласование их проектов с владельцами участков, наследниками С.И. Мальцева.

Разрешалось строить только по индивидуальным проектам.

За 10-15 лет было возведено несколько десятков прекрасных зданий. Революция прервала этот набирающий силу процесс. Сейчас уникальные памятники архитектуры заброшены, разрушаются, а многие просто уничтожены.

Алексей Кириллович был, конечно, знаком с Мальцевыми. Ведь их отец С.И. Мальцев (1810-1893 гг.) был известен не только стекольными, но и металлургическими заводами. Первые русские паровозы, первый винтовой двигатель, первые русские рельсы, сталь которых славится и сегодня, ‒ все это Мальцев. На своих заводах он первый вводит для более трудных работ 8-часовой рабочий день, строит рабочим небольшие каменные домики городско типа на 3-4 комнаты, с усадебной землей (до тысячи кв. сажень), даром отводит выгон и отпускает топливо, в заводских центрах открывает школы.

Алчевский шел тем же путем. Вспомним Старую и Новую колонию с ее уютными домиками, школы в Алексеевке, Харькове…

Симеиз начал строиться еще при его жизни, когда незабываемой весной 1900 года он приехал в Крым.

В.Н. Кузьменко в книге “Новый Симеиз” (1913 г.) писал:

“В 1900 году у владельцев имения явилась идея использовать эту местность для основания здесь дачного поселка”.

Велись работы и в Кикенеизе, на земле Алчевских. Большой участок земли (90 десятин 168 кв. сажень) принадлежал Алексеевскому горнопромышленному обществу. Возможно, он перешел к нему уже после смерти Алчевского. По доверенности правления общества им владел его сын Дмитрий. Вторая часть имения принадлежала его жене Евгении Александровне.

В 1903 году в Харькове издается план имения Алчевских в Кикенеизе, на котором указаны улицы, аллеи и проспект (улица Горная, Морская, Церковная и т.д.). К этому времени уже был подведен водопровод и вся земля разбита для продажи на 101 участок.

Когда в 1920 году в Крыму установилась Советская власть, имение в Кикенеизе национализировали. По этому поводу был составлен соответствующий документ. В нем интересно описание имения, сделанное самой Е.А. Алчевской: “…Имение имеет чрезвычайно большое значение в курортном отношении и как сырой материал представляется совершенно исключительным…

Усилия прежних владельцев были систематически направлены на то, чтобы подготовить сырой материал для культурного поселения, в коем духовные интересы могли сочетаться с трудовыми.

Территория первоначально купленного имения была разбита на участки, из которых продано свыше 100 общей площадью более 55 десятин. Проведены широкие шоссированные пологие дороги, магистраль водопровода. У частных участков принята средняя норма 1200 сажень, необходимых для того поселенца, который жизнь в прекрасном уголке пожелал бы соединить с трудом в саду, огороде, винограднике. Наиболее живописные участки оставлены в общественное пользование и для общественных учреждений.

Нетронутой осталась площадь, на которой намечен акклиматизационный сад, желательный для Крыма, так отстающего в этой области…”.

Примечательна подпись под этим документом:

“Заведующая Советским имением Кекенеиз – Алчевская”.

Но скоро времена изменятся, ее вышвырнут из собственного дома, оставив без средств к существованию. В имении разместится дом отдыха ОГПУ, потом МВД а в одном из старых зданий уже знакомая нам “дача Берии”.

С 1960 года здесь находится дом отдыха “Понизовка”. И если пройти по его аллеям и дорожкам, которые во многом повторяют старую планировку, можно представить город-сад, о котором мечтали Алчевские.

Он, как невидимый град, Китеж, скрыт под этой землей.

Но почему же не были застроены более ста участков и не появился на этом берегу цветущий элитарный курорт?

***

Кто из приезжающих в Крым не мечтал о том, как хорошо, не выходя из вагона, проехать до Ялты, Алушты или по всему Южному берегу. Кажется, фантастика? Да нет, был такой проект, и не один, а целых пять.

Еще в конце прошлого века предлагали провести железную дорогу в Ялту, и не только из Симферополя, Севастополя, Бахчисарая, а даже через горы, из Магоби, на зубчатых колесах. Об этом только и говорили в то время. И Алчевский, покупая участок земли в Кикенеизе, видимо, надеялся, что он не только поднимется в цене после проведения железной дороги, но и станет более доступным и удобным для отдыхающих.

“Проект века” по разным причинам так и не был осуществлен. Помешала война с Японией, события 1905 года, первая мировая и революция, да и потом все как-то было не до этого.

Но подготовительные работы велись. Недалеко от Кикенеиза в Кастрополе, где открыл пансионат инженер Первухин, в 1903 году располагался штаб изыскательной партии по строительству железной дороги. Возглавлял партию талантливый инженер, известный писатель Н.Г. Гарин-Михайловский.

В Кастрополе он работал в то время и над повестью “Инженеры”, но, к сожалению, об этих событиях в ней ничего не говорится.

Интересно, что среди владельцев участков и дач в Симеизе и по всему Южному берегу много инженеров путей сообщения. Наверное, это не случайно.

Но Гарин-Михайловский, конечно, не по своей инициативе вел изыскания, кто же стоял за ним и финансировал столь грандиозное предприятие. Ответ вскоре был найден ‒ Алексеевское горно-промышленное общество. Напомню, что названо оно так по поселку Алексеевка, что в 8 километрах от нынешнего Алчевска. Здесь зарождалось будущее предприятие. Тут было имение Алчевских, школа, построенная на их средства, где обучала детей и крестьян Христина Даниловна. Алексеевскому горнопромышленному обществу принадлежали земли и шахты в этом районе, и задолго до возникновения завода ДЮМО, который положил начало Алчевску, оно стало возводить рядом с железной дорогой у станции Юрьевка коксовые батареи. Во главе общества стоял купец первой гильдии, известный промышленник и банкир Алексей Кириллович Алчевский.

К тому времени, когда вались изыскания в Крыму, его уже не было в живых, но идея создания железной дороги родилась гораздо раньше, и он, наверное, имел к этому самое прямое отношение.

***

В одном из документов того времени ‒ “Записке об экономическом значении железной дороги” говорилось:

“Проезжающего по южно-бережному шоссе туриста не может не поразить масса пустых, необработанных и незаселенных мест. Каждое из этих мест обладает, однако, всеми необходимыми задатками для столь же высокой культуры, как излюбленные публикой Ялта, Гурзуф, Алушта и другие счастливые места, доставшиеся в руки людей достаточно богатых и энергичных.

Несомненно, что с проведением электрической железной дороги, дающей удобства, скорость и дешевизну, вся остающаяся заброшенная громадная территория в ближайшем будущем заселится и превратится в культурную площадь…

Открытие дешевого доступа ко всему побережью вызовет, несомненно, быстрое увеличение числа приезжих, так как в настоящее время жизнь на побережье доступна только людям с хорошими средствами…

Несомненно, что все эти условия жизни на Южном берегу, ‒ которые возникнут после проведения железной дороги, ‒ будут иметь своим непременным последствием значительное увеличение ценностей казенных, удельных и общественных земель”.

В 1896 году кв. сажень земли на окраине Ялты стоила 15 рублей, в 1908 ‒ уже 25 рублей.

Предполагалось, что с проведением железной дороги удорожание земли пойдет еще быстрее.

Дорога была необходима государству. Ежегодно отдыхающие вывозили за границу до 100 млн. рублей. Если бы даже часть этих денег осталась в Крыму, выгода была бы несомненной.

Наверное, об этом не поздно подумать и сегодня.

***

Автобус уносил меня все дальше от Кикенеиза. Он мягко катил по новому Севастопольскому шоссе. Оно было проложено в 50-е годы, гораздо выше старого почтового тракта, именно там, где должна была пройти железная дорога. Даже остановки в память о “первопроходцах” сделали в тех местах, где на старых планах были указаны станции. Значит, не совсем уж зря трудились люди. Казалось, стоит закрыть глаза и услышишь далекий голос: “Следующая станция…”

***

Я уезжал, так и не решив все загадки. Кажется, их стало еще больше. Я долго пытался найти хоть один документ, подтверждающий факт продажи земли Алчевскими. Фотограф И. Фомин из Гаспры рассказывал мне, что переснимал по просьбе А.П. Величко купчую, подписанную Алчевской, но негатив не сохранился, и о самой фотографии ничего не известно. В библиотеке дома отдыха “Понизовка”, у Жозефины Даниловны Панариной я встретился с владельцами еще одной “дачки”, которую сразу не заметил. Она стояла в стороне от дороги, скрытая густой зеленью. Владел ею профессор истории Б. Веселовский, который умер в 1956 году. Он купил эту землю у Алчевской, что удостоверяла купчая. Она перешла к новым владельцам. Это четыре семьи, которые по объявлению, сообща купили дачу еще в 50-е годы. Они живут в Москве, и документ этот для меня пока за «семью печатями».

Уже в Ялте у одной старушки я увидел старую открытку с очень знакомым пейзажем. Это была работа Рылова «Штиль», которая хранится в Пензенской картинной галерее. Всего лишь несколько камней в воде и часть высокого берега. И вот я снова в Кикенеизе, и после недолгих поисков стою на том же месте, где восемьдесят лет назад Рылов рисовал свой пейзаж. Я сравнил его с открыткой, проверил линию горизонта, даже глянул под ноги, но почва была каменистая, и следов на ней, конечно, не было.

Рядом стоял «домик пограничной стражи» дул сильный ветер и волны разбивались о камни. Вспомнились слова Рылова:

«Входишь в плотную прозрачную воду, поплаваешь от одного камня до другого, полежишь на спине… и идешь домой по знакомой тропинке».

Тропинка пробегала рядом, извиваясь по краю утеса, спускалась в небольшой овраг и снова появлялась на пригорке, игриво, как бы смеясь надо мной, скрывалась среди деревьев.

Я шел все дальше от берега. Мелкие камешки сыпались из-под ног.

Я понял, что искал не там. Это здесь ходили Рылов и Ревелиотти, Дмитрий Алчевский и Куинджи…

Где-то очень близко, за деревьями, стоял дом из пяти комнат с двумя балконами, увитый розами и каприфолием…

Там была дача Алчевских.

(Продолжение следует).

Продолжение следует потому, что я должен вернуться на этот берег. Еще не раз пройти по дорожкам, проложенным отцом известного дипломата, побывать в Ореанде, где было еще одно имение Алчевских, сходить на могилу Эшлимана и увидеть стройный силуэт колокольни из окна старой коммунальной квартиры на улице Рузвельта.

Продолжение следует…

Потому, что в Крыму весна и скоро все зацветет. Ведь начинается бархатный сезон на «Русской Ривьере».

Огни. ‒ 1996. ‒ 20 марта. ‒ С. 2 – 3.

 

Белов Ю. Алчевские в Крыму : [о жизни и имении Алчевских в Крыму] / Ю. Белов. // Огни. – 1996. – 28 февраля. – С. 2-3; Огни. – 1996. – 6 марта. – С. 2-3; Огни. – 1996. – 13 марта. – С. 2-3; Огни. ‒ 1996. ‒ 20 марта. ‒ С. 2 – 3.