Алчевск, март 1943 года
В конце февраля растаяли сугробы, ушли морозы, только по ночам и утром небольшой морозец сковывал землю.
Масса немецких солдат покинула город. Остатки ослабленного в боях советского кавалерийского корпуса смогли прорвать линию фронта и, понеся большие потери, соединиться с фронтовыми частями советской армии. Эти части тоже прекратили наступательные действия, освободив город Ворошиловград (ныне Луганск), первый из областных центров Советской Украины.
В течение январских и февральских боев наш город (тогда Ворошиловск) так и не был освобожден. Линия фронта установилась перед высокой железнодорожной насыпью за поселком Белое. По этой насыпи проходила железная дорога от станции Родаково на станцию Лихая, и поезда по ней, конечно, не ходили. А под насыпью был известный всем нам так называемый туннель (через него проходит и сейчас автомобильная дрога на Луганск). Так и отвечали наши жители: «Где фронт?» – «А на Белой, за туннелем…».
И тишина установилась над нашим городом. Ничьи самолеты не летали, стрельбы и тем более канонады не было слышно.
Но вдруг среди ясного дня раздался глухой взрыв. Вроде бы стороны металлургического завода? А может быть, от вокзала? Увидели, что одна из труб мартеновского цеха, крайняя левая, падает! Над местом падения поднялся высокий столб рыжей пыли.
На заводе было пять мартеновских печей (это сведения музея истории комбината). Каждая печь имела свою трубу высотой меньше, чем трубы существующих ныне мартеновских печей, но выше, чем трубы агломерационного цеха. Немцы, насколько помнится, взорвали семь труб, прихватив еще трубы нагревательных печей прокатных цехов, находившихся рядом с мартеном. Можно сказать, с немецкой педантичностью – каждый день, слева направо по очереди – валились высокие трубы, вздымая тучи пыли. Кто-то из оккупантов точно определил, как наиболее действенным и сравнительно недорогим способом надолго лишить возможности пустить мартеновские печи в случае, если возвратится советская власть и будет восстанавливаться завод.
Кстати, очень удивляет в истории восстановления метзавода информация о том, что в марте 1944 года была пущена в эксплуатацию одна мартеновская печь. Как же она работала без дымовой трубы?
И вообще в очерках об истории восстановления завода имеются лишь сведения о трудовом энтузиазме рабочего класса, о так называемом Челябинском отряде и о других подобных вещах. Но совершенно отсутствует описание технических побед: как, например, сразу же удалось запустить котельную и наладить паровое отопление в заводских помещениях и в клубе Карла Маркса, как появились электроосвещение и водопровод, как восстанавливались доменный цех, ВЭЦ и др. В тех работах наряду с энтузиазмом рабочего класса проявилась инженерная мысль, способная из минимума наличных средств создать действующий технический объект. Вот она-то в исторических очерках и не упоминается.
Упавшие трубы образовали высокий вал метров триста длиною. Зрелище было впечатляющим! Оно и породило мнение, что весь завод лежал в руинах! Но это заблуждение. Все здания цехов и сооружений не были разрушены. Только стояли в запущенном состоянии, без оборудования, и ветер раскачивал заржавевшие скрипящие ворота. После освобождения Ворошиловска многих жителей, работников городских организаций привлекли к разбору кирпичей. Участвовали и мы, школьники (я тогда учился в 6-м классе). Надо было выбирать из этой груды целые кирпичи и половинки (работали все без рукавиц, о них даже и не упоминали!).
Почему же оккупанты пошли на такой акт? Ведь в это время они чувствовали себя в военном отношении весьма уверенно. Втайне готовились к реваншу за поражение в Сталинградской битве, снова захватили Харьков и Белгород, начали стягивать танковые соединения к Курской дуге и проводить масштабную операцию по ликвидации партизан в Брянских лесах.
Следующим актом по разрушению завода стал массовый демонтаж подъездных и маневровых внутризаводских железнодорожных путей. Для этой работы оккупанты откуда-то привезли большой отряд советских военнопленных (в нашем городе лагеря военнопленных не было). Они-то и демонтировали пути, причем со знанием дела, ведь для разборки рельсов с их костылями, гайками, подкладками, а также стрелочных переводов и шпал необходимы умение и сноровка. Эти военнопленные не выглядели истощенными и оборванными (наверное, не голодали). Мы, мальчишки, наблюдали за ними с переходного моста над заводом. Запомнилось, как молча и слаженно они разбирали рельсы, перетаскивали и погружали их в кузовы немецких грузовых машин с прицепами. Было много снято рельсов – несколько километров, наверное. Предполагаю, что использовали их при строительстве оборонительных сооружений в тех местах, которые в истории Великой Отечественной названы Миус-фронтом (в районе Штеровки и ЗУГРЭС). После завершения работ военнопленных из города увезли.
В это же время оккупанты вышли на охоту за людьми. Такая охота в массовом масштабе называлась облавой. Началась она совершенно неожиданно для нас, горожан. Предрассветным утром немцы начали повальные обыски в домах нижней части Новой и Старой Колонии, а также в так называемых бараках Индустроя, на землянках («гаюшках»). Всех взрослых мужчин, без разбору, заставляли одеваться и выгоняли на улицу. Пополняющуюся толпу передвигали ближе к улице Шмидта, бранью и угрозами избиения прогоняли плачущих женщин.
В это утро (еле рассвело) мой отец взял ведра и пошел к Больничному ставку набрать воды. На северной части ставка был высокий берег с буграми, а между ними в глубокой промоине бил ключ-родник с чистой и вкусной водой. Дошел до пересечения улиц Конная и Шмидта, как к нему наперерез бросилась женщина:
– Дяденька, не ходите дальше, там немцы ходят по домам и хватают мужчин!
С вестью, что идет облава и вот- вот дойдет до нашего дома (угол улиц Шмидта и Микояна), отец и возвратился. И он, и мать заметались в страхе и панике. Что же делать, где прятаться, ведь заберут отца (мне шел тринадцатый, вроде бы не попадал в облавный контингент).
Мать укоряла отца: соседи за стеной подняли в комнате две половицы, и под полом можно было прятаться, а вот мы не сделали… Отец оправдывался: «Да ведь их квартира на первом этаже, у них это можно сделать, а у нас на втором нельзя…» А потом решил: «Пойду в летнюю кухню, может быть туда не заглянут». И ушел. А я и мать кинулись к окну, выходящему на улицу Шмидта (из него был виден перекресток с улицей Микояна). Но там все было пусто, ни одного человека.
Вдруг видим: из-за угла появляются трое немцев в касках, подходят к забору соседей, которые проживали за нашей стеной, взламывают закрытую на щеколду калитку (так им не терпится!). Особенно выделялся средний солдат: коренастый, в одном мундире, из-под ворота выглядывал шерстяной свитер, за пояс заткнуты две ручные гранаты с длинными деревянными рукоятками, в руке – парабеллум. В квартирах, в которые они так стремились ворваться, – две пожилые женщины и такого же возраста мужчина, спрятанный под полом. У моей матери побелело лицо, шепчет молитву. Я тоже перепугался: вот такие звери ворвутся сейчас к нам, загрохочут коваными сапогами, заорут «Матка, пан есть?» и потом, когда схватят отца, – «Вег, Вег, марш!»
Продолжаем смотреть в окно. Из-за угла Конной улицы вышла темно-серая колонна людей и медленно приближается по улице Шмидта к нашему дому. Конвой немецких солдат по бокам колонны. Карабины зажаты под мышкой. Из соседнего двора вышли солдаты, никого из мужчин не обнаружив, остановились закурить. Старший из конвоя (с серебряной окантовкой на погонах и воротнике мундира) крикнул им что-то, и они присоединились к конвою. Значит, к нам уже не придут!
В колонне схваченных в облаве было не менее 60-70 мужчин. Из каких только углов и убежищ немцы их вытащили! Одежда в мелу и в глине, на шапках и плечах солома. Идут унылые, беспомощные под дулами винтовок.
В толпе бедняг я увидел нашего соседа с первого этажа – старика Данилова. С ними ранее проживала незамужняя дочка Наталья, она в начале декабря ушла к восточной границе нашей области менять вещи на зерно, да так и осталась за линией фронта, когда Красная Армия проводила успешное зимнее наступление (и не с ней одной такое случилось). Старики, отец и мать, остались без поддержки. Такое положение сейчас трудно себе представить. Ни денег, ни хлебных карточек (а откуда они при оккупантах?), ни работы – ничего не было! Живи, как знаешь или помирай… Наш сосед-старик приспособился ходить на конюшни на Конной улице (сейчас на этом месте – гаражи и контора автотранспортного цеха), где в кучах конского навоза находил не переварившиеся в желудках лошадей зерна ячменя и овса, дома жена их промывала, сушила, потом толкла в ступе и варила кашу. На конюшнях его и схватили. Увидев, что колонна проходит мимо его дома, он рванулся из толпы: «Ведь я здесь живу, куда меня гонят?».
Я запомнил, с каким остервенением немец-конвоир ударил деда прикладом в плечо и в спину, сопровождая побои бранью, и снова загнал в строй. И колонна пошла дальше, куда-то к клубу Карла Маркса. Вот так нас, буквально перед нашей квартирой, миновала эта беда, и отец остался с нами.
Сделаю отступление, но оно будет к месту. В городе во время оккупации не было проявлений подпольной и тем более диверсионной борьбы. Поэтому и не было массовых расстрелов, концлагеря, лагеря военнопленных. Не было тех зверств, которые каратели творили в местностях, где население поддерживало партизанское движение, как, например, в Белоруссии, где женщин, детей и стариков – всех поголовно! – расстреливали или сжигали заживо и стирали с лица земли целые деревни (прочитать об этом можно в документальной книге «Я из огненной деревни»). Жители Ворошиловска страдали от голода, холода, безысходности. Расстреливали евреев и людей, подозреваемых в подпольной деятельности. Юношей и девушек – цвет молодежи – насильно вывезли на работы в Германию. Сожжение заживо заключенных в тюрьме, совершенное перед бегством оккупантов из города, было самым зверским преступлением.
Они пришли к нам – сытые, наглые, до зубов вооруженные – покорить нас. Потому и называлась война с захватчиками и поработителями Великой Отечественной войной. Советский многонациональный народ защитил свою Родину! Будем помнить об этом подвиге!
Вернемся к облаве. Всех схваченных мужчин загнали в спортивный зал клуба Карла Маркса. (Сейчас, я уверен, мало кто знает, а многие прочно забыли, что в левой стороне здания клуба имелся замечательный спортивный зал – высокий, широкий и длинный. Его площадь позволяла устраивать волейбольные и баскетбольные соревнования, во всю самую длинную стену располагалась шведская лестница (стенка), на которой одновременно могли делать упражнения два десятка спортсменов. Можно было устанавливать перекладину (турник), с потолка свисали кольца и канат. Выдвигался помост для занятий штангой и гирями. На огромных окнах были защитные сетки. Перед входом в зал – раздевалка и два душа. Я так уверенно рассказываю о достоинствах зала, потому что четыре школьных года занимался в нем в секции спортивной гимнастики и до сей поры благодарен инструктору по физкультуре (мы его звали тренером) Ивану Павловичу Кирееву, о котором, кстати, в «ЗМ» был опубликован очерк. Дирекция завода 60-х годов прошлого века отдала спортзал под электронные вычислительные машины. Навсегда). Там их осмотрели внешне, пригодны ли они к физической работе, и переписали. Нашего старика-соседа освободили, так сказать, по старости. Остальные все провели ночь в спортзале, только утром следующего дня их погнали на вокзал и увезли из города.
Но один мужчина сумел сбежать, да еще каким оригинальным и остроумным способом! Произошло это так. Немцы заперли все выходы из зала наверх, в клуб, кроме одного (в задней стене), за которым снаружи ходил часовой. От этой двери прямо в балку (она уже не существует) вела узкая асфальтированная дорожка (возможно, ее и сейчас видно) метров двадцать длиной. По этой дорожке и ходил немец с винтовкой и, как водилось у них, в стальной каске на голове. У двери повернется к ней спиною и идет к балке до конца дорожки, не оглядываясь. Затем делает поворот и возвращается к двери, печатая шаги своими подкованными сапогами.
Один из узников, Павел Михайлович Бабенко, изучил, подглядывая из двери, поведение часового. В тот момент, когда он стал удаляться, выскользнул наружу и, крадучись, неслышно, пошел за его спиной, постепенно отставая. Где-то посредине дорожки Бабенко повернулся и пошел к двери спокойной походкой свободного постороннего человека. А часовой, в конце дорожки развернувшись, увидел, что к двери, за которой находятся охраняемые им мужчины, идёт недотепа из местных жителей, как в какое-нибудь учреждение или к себе домой.
«Хальт! Цурюк! Вег!» – заорал он. (Стой, назад, прочь!). Павел Михайлович, испуганно обернувшись к солдату, прижав извинительно руки к груди, быстренько свернул с дорожки… И через полчаса был уже дома.
«ЗМ» не так давно в одном из материалов о строительстве в 50-е годы прошлого века кинотеатра «Металлург» написала о П. Бабенко, инженере-электрике отдела оборудования метзавода, отметив его мужество и настойчивость: в сильнейший гололед он сумел привезти на машине из Харькова огромную люстру для фойе кинотеатра как раз к его открытию. О его смелом побеге из спортзала часто упоминали в перекурах его сотрудники, а сам он при этом только скромно улыбался. Хорошо бы разместить фотографию Павла Михайловича в музее истории нашего комбината с описанием его побега как примера превосходства живого славянского ума над немецким педантизмом!
Возвращаясь к облаве, следует отметить, что это была самая большая массовая облава за весь период оккупации. Помню, один из схваченных, некто Тимохин, рассказывал уже после войны, что их довезли до Днепра и там заставили строить оборонительные сооружения. Потом он каким-то образом попал в Советскую Армию, был писарем в штабе полка (на нашем заводе он работал заведующим конторой цеха, так что был грамотным). К писарям на войне в нашей литературе наблюдается пренебрежительное отношение. А напрасно: вспомните, сколько миллионов похоронных извещений они написали родным павших воинов. Тимохин возвратился с войны с двумя медалями: «За освобождение Вены» и «За участие в Великой Отечественной войне». О судьбе других жертв облавы сведений не было.
Николай Микулин, фото из музея истории АМК (Окончание в № 13).
Микулин Н. Алчевск, март 1943 года / Николай Микулин // За металл. – 2009. – 19 марта – С. 4.