Зона правды и совести

В память одних Чернобыль врезался подробностями 7-14 дней пребывания, другие работали в зоне отчуждения месяц. Для моего собеседника, Юрия Округина – санитарного врача Алчевской горСЭС-ликвидация последствий аварии на ЧАЭС стала будничным занятием на протяжении семи лет. Он трудился по вахтовому методу: 15 дней в зоне бедствия, 15 – дома.

– Санитарно-эпидемиологическая служба принимала активное участие в ликвидации аварии на ЧАЭС с первых дней после взрыва, – вспоминает Юрий Анатольевич. – В течение года до осени 1987 года санитарный надзор осуществляли командированные специалисты, главным образом сотрудники СЭС III Главного управления при Минздраве СССР, которое курировало Министерство среднего машиностроения (в его структуре находились объекты оборонного значения, включая атомные электростанции).

14 сентября 1987 года на ликвидацию последствий аварии направляют очередную группу из 7 сотрудников санстанций Луганщины. Из Коммунарской СЭС в командировку выезжаю я – тогдашний заведующий отделением коммунальной гигиены (назначен руководителем группы), также Галина Сергеевна Беденко – мой помощник. Цель работы в 30-километровой зоне – обеспечение санитарного и эпидемиологического благополучия, создание безопасных условий жизни и труда ликвидаторов.

Первое впечатление от Чернобыля – жуть. Ощущение, что попали в оккупационную зону, где все чужое, а угрюмые люди передвигаются в черных, синих форменных костюмах, не поднимая головы. И еще странные резь в глазах и жжение на губах – воздействие радиации. Думаю, это помнят все, кто побывал в 30-километровой зоне.

Приехав из Луганска, отправились в Чернобыльскую СЭС, которая входила в состав медсанчасти № 126. Я сразу же получил приглашение от главврача остаться работать в зоне на постоянной основе. К тому времени уже стало понятно, что деятельность командированных неэффективна, приходится тратить время, чтобы объяснить особенности работы в Чернобыле каждому, потому пока человек втянется в режим, вникнет в суть вопросов, а тут уж и пора уезжать. И обучение приходится начинать заново со следующей группой специалистов.

И сразу началась наша работа. Она заключалась в том, чтобы обеспечить безопасные условия труда, проживания, питания, отдыха всем ликвидаторам, которых в то время в зоне насчитывалось около 15 тысяч.

Страна в то время была не готова к такого рода аварии, ведь трагедия на ЧАЭС стала первым в истории СССР взрывом на реакторе. Специалисты не вооружены спецтехникой для измерения уровня заражения (сегодняшняя ситуация на Фукусима-1, конечно, кардинально отличается от условий в Чернобыле), не знали точно, как снизить распространение радионуклидов из самого четвертого блока. Во всех нормативных документах, регламентирующих действия при таких ЧС, есть расчеты по захоронению литров и килограммов радиоактивных отходов. Мы же столкнулись с тысячами тонн зараженных радиацией масс. Тогда приняли решение построить над реактором саркофаг, а это еще сотни тысяч тонн бетона. Сегодня, думаю, стоит вопрос о том, куда со временем деть его, ведь эти глыбы пропитались лучами и сами теперь стали радиоактивными. Сейчас спорят, правильно ли поступило руководство страны, когда приняло решение накрыть реактор бетоном. Но еще раз повторяю, тогда оно казалось единственно верным.

Ликвидация других отходов (мусора, одежды, разрушенных жилых домов и хозпостроек) проходила так – траншеи застилали целлофаном, а в них прикапывались эти объемы. Конечно, целостность защитного полиэтиленового слоя иногда нарушалась, тогда радионуклиды попадали в песчаный грунт и уходили глубоко в землю. На нас лежала ответственность по наблюдению за чистотой почвы, подземных вод.

Позже стал вопрос об обеспечении контингента ликвидаторов чистой питьевой водой. До этого пили они бутилированную минералку «Нарзан», «Боржоми», «Миргородская». Потреблять ее полезно, но пить постоянно все же непозволительно. Тогда мы разрешили пить водопроводную Н₂0. До этого, конечно, проверили ее на наличие радионуклидов, она оказалась чистой. Большую роль в этом сыграла глубина скважин, из которых поднимали воду. Позже пришлось решать проблему водоснабжения так называемых самоселов. Люди возвращались в родные места, даже несмотря на угрозу облучения. Бороться с их заселением было невозможно, поэтому решили обеспечивать безопасность их жизни. Проверили все колодцы, из которых брали воду, обязали прикрывать их специальными ставнями, чтобы туда не попадали радионуклиды.

Часть ликвидаторов жила в 56 километрах от станции – в пос. Зеленый мыс. И нашей задачей стало обеспечение нормальной жизнедеятельности и в этом вахтовом поселке. Следили за радиационным фоном в местах проживания людей, принятия пищи. Также большое внимание уделялось качеству продуктов, привозимых в зону. Помню, были случаи, когда молочная продукция, доставляемая из Киева, оказалась ненадлежащего качества – водители машин с холодильными установками отключали морозильные камеры (экономя горючее) и молоко успевало испортиться. Тогда нам приходилось отправлять его обратно.

Сложным было для всех отказать себе в том, чтобы есть яблоки, виноград, грибы, собранные в Чернобыле, ведь в то время эта местность напоминала цветущий сад. Там даже вызревали арбузы.

А поскольку на территории вокруг АЭС было разнотравье, там выпасали скот. Через время приняли решение все поголовье забить и мясо уничтожить. Утилизировали его мы так же, как и любые другие отходы – выкопали большую яму, уложили ее плитами из бетона и захоронили в ней более 600 тонн говядины. Хотя перед самой утилизацией проверили уровень загрязнения мяса, оно оказалось чистым. Часть его даже забрали ликвидаторы. Понятно, что во время ликвидации аварии многое добро разбазаривалось, но почему бы то мясо, например, не скормить хищникам из зоопарков?

Большой проблемой для сотрудников санэпидслужбы стали собаки. Их хозяева попали в эвакуацию, а домашние животные остались на брошенных территориях, искали себе пропитание, где могли. Позже в 30-километровую зону повадились волки и лисы, занесли эпидемию бешенства. Чтобы защитить ликвидаторов от укусов животных, заразившихся этой неизлечимой для человека болезнью, в штат 30-километровой зоны пришлось даже ввести стрелка.

А вечерами существовала возможность сходить в кинотеатр. Также работал оздоровительный центр, в котором были тренажеры, столы для настольного тенниса. Пытались даже открыть дискотеки для молодежи. И вы знаете, в 30-километровой зоне создавались пары, образовывались семьи. Был даже случай, когда в Чернобыле родился ребенок. Хотя женщины, работавшие на ЧАЭС, каждые полгода проходили профосмотр, и беременных отправляли домой. Но Елена Червинская умудрилась выносить беременность в зоне отчуждения, отправив на очередной осмотр гинекологом знакомую. И о ее «интересном» положении никто не узнал. А позже, в 1987 году, она родила девочку Катю. Знаю, что этот ребенок, в метрике которого просто не могли написать реальное место рождения, все детство проболел диатезами, аллергией. Позже она лечилась в Чехословакии и на Кубе.

Работу на ЧАЭС Юрий Округин закончил в 1994 году, спустя семь лет после первой командировки. Украине, только недавно получившей независимость, оказалось не по карману оплачивать проезд до Луганска и обратно высококвалифицированным специалистам. Поэтому главным критерием отбора работников в то время стало их проживание недалеко от Чернобыля. Также среди руководства стало процветать кумовство. Да и здоровье Юрия Анатольевича стало подводить. Но об опыте работы в 30-километровой зоне ни он, ни Галина Беденко не жалеют ни минуты: «Я благодарен судьбе за то, что удалось поработать с классными специалистами из III Главного управления СЭС, многому научился. Да и в молодости интересно было применить свои знания, полученные в вузе, в реальной, непростой ситуации. А судя по тому, что решения, принятые нами в первые годы после взрыва, действуют до сих пор – значит, действовали мы правильно».

Анна Гралевская

– Как сегодня помню сентябрьский день, когда в парикмахерскую № 19 на проспекте Металлургов, где тогда работала, пришел директор Коммунарского комбината бытового обслуживания населения В. Севастьянов и объявил, что нужны добровольцы для ликвидации последствий аварии в Чернобыле, – рассказывает Мария Яковлевна Ахматова (на фото с мужем). – Все отмолчались – желания ехать на АЭС не высказал никто. Виктор Яковлевич обещал на следующий день командированных назначить. Вечером дома гладила белье. Как раз по телевизору показывали концерт, который артисты давали для ликвидаторов на ЧАЭС. Посмотрела на зрителей и обомлела: да там же одни юные безусые ребята. Все годятся мне в сыновья. В голове возникло единственное правильное решение – ехать в 30-километровую зону, чтобы молодежь могла возвратиться домой, строить семьи и рожать здоровых детей. Позже с работы вернулся муж и стал отговаривать меня от поездки, но я настояла на своем. К тому же, дочь и внуки в это время были за городом, помощь по дому им не требовалась.

Поговорила со своей коллегой Антониной Кочкиной, в тот момент она находилась в отпуске, и решили вместе в Чернобыль отправиться. На следующее утро в семь часов уже были в администрации горбыткомбината. На приеме у В. Севастьянова сообщили о своем решении, он записал фамилии. Кроме нас, в Чернобыль отправили еще троих: В. Верховода, фотографа, и двух прачек – М. Соловьеву, В. Городнюю.

Спустя несколько дней мы выехали сначала в Ворошиловград, после – в Киев. Потом добрались до конечного пункта – г. Иванково. Было раннее утро, пришлось ждать, пока нас расселят. Временным пристанищем в 30-километровой зоне стало здание швейной мастерской, расположенной на центральной улице, рядом с кинотеатром. Оттуда рукой подать до самой АЭС – она располагалась в 6-ти километрах, а по объездной дороге нужно было добираться 15 км.

Устроились на новом месте – убрали в помещениях, расставили койки. На следующее утро отправились на работу – рядом со швейкой была баня, где и предстояло нам провести месяц. Поскольку работа парикмахером мне поднадоела и в родном городе, там решила быть банщицей (Антонина Семеновна Кочкина пошла в прачки).

Но не так случилось, как я планировала: в первый же день в баню приехали военные. Их командир – высокий широкоплечий офицер – попросил его побрить. Но его все боялись, очень уж он был устрашающий. Тогда он закричал: «Неужто в этой бане не найдется нормального цирюльника?» Делать нечего – пришлось мне брить. Сделала все чисто, постригла аккуратно, он еще банные процедуры принял. Уехал. Затем многие из военных именно ко мне приезжали. Тем более, что за бритье и стрижку денег не брала, а другие, чего греха таить, и в такой ситуации пытались заработать. Я же за «спасибо» работала. Позже, когда нашей группе уже нужно было уезжать, все мои клиенты пришли благодарить за хорошее обслуживание и доброе отношение. И эта искренняя благодарность дороже всяких денег. Даже остаться предлагали, но я не согласилась – дома ждала семья, по которой сильно соскучилась.

Спустя несколько лет, когда Мария Ахматова вышла на пенсию, недолгое пребывание в Чернобыле дало о себе знать – болезни посыпались на нее, как из ящика Пандоры. Сегодня, несмотря на проблемы со здоровьем, первую группу инвалидности, Мария Яковлевна без сомнений говорит: «Если бы вернуть время вспять, свое решение о поездке в Чернобыль не поменяла бы. Ехала, чтобы оградить юнцов, в сущности детей, от воздействия радиации, принимая огонь на себя».

Анна Полякова

Для Сергея Копанева (на фото крайний слева) первые дни в 30-километровой чернобыльской зоне напоминали кадры из кинофильма «Солярис». Казалось, все происходящее там – сон после просмотра фантастической киноленты. А наутро, проснувшись в родном доме, можно с облегчением вздохнуть от мысли, что все это кадры не из реальной жизни.

Правда, сам Сергей Вадимович вспоминает, что в то время мало кто задумывался о происходящем. Был приказ, приравненный к военному: надо ехать в зону аварии и выполнять все, что прикажут. Возраст был беззаботный, всего лишь 21 год, за плечами – армейский опыт, а впереди – целая жизнь. Счастливая и беззаботная, в огромной, сильной стране, носящей гордое имя – Советский Союз. Большинство граждан, там проживающих, свято верили в то, что газетная и телевизионная информация – чистая правда. А в сводках советских СМИ мало говорили или вовсе умалчивали о том, что Чернобыльская катастрофа в тысячи раз превысила уровень катастрофы Хиросимы и Нагасаки.

– Все же на первых порах нам повезло с комбатом, к сожалению, фамилию его я запамятовал, – рассказывает Копанев. – Человек военный, в звании подполковника, отвел в сторону нас, молодых еще ребят, где-то человек 15-16, и сказал: «Пока я у вас комбат, вы в зону не поедете. Будете здесь». Пожалел, потому что понимал всю трагедию и ее последствия. В тот период мы были вне зоны, в основном патрулировали на дорогах, отслеживали мародеров, коих в то время было немало. Следили за порядком.

Подполковник-афганец тот уехал, отбыв свой положенный срок в зоне аварии. Появился другой, а группа, в которой был Сергей, попала между убывшими и еще не прибывшими им на смену. Обстановка приравнивалась к военной, все приказы выполнялись неукоснительно.

Условия проживания у всех ликвидаторов были почти одинаковы, общаться с коллегами из других городов не приходилось, поскольку вся жизнь в зоне аварии сводилась к работе, а затем к отдыху до следующего дня.

Сергей Копанев работал в зоне с июля по ноябрь. Срок немалый для того, чтобы прочувствовать реальную обстановку Чернобыля.

– Особенно жутко было в деревнях и поселках, – вспоминает Сергей Вадимович. – Брошенные дома выглядели так, будто прямо сейчас сюда вернутся хозяева. Открытые ворота и калитки, роскошный урожай на грядках и в садах в ожидании, когда его снимут руки тех, кто ранней весной посадил и засеял. Наводила тоску безысходность – уже никогда не придут сюда люди. У этого сказочного края нет будущего.

В 30- километровой зоне Сергею Копаневу довелось служить в Киевском авторемонтном батальоне. Для того, чтобы произвести ремонт автотехники, необходимы были запасные части, которые приходилось добывать в местах, куда свозили отработанную технику. Для этого выезжали в промышленную зону, в парк зараженной техники, находили там площадки с машинами и загружались для предстоящей работы. Выходило так, что с одних машин запчасти снимали, а на другие ставили. По словам Копанева, больше всего поражал царящий в Чернобыле хаос, безграмотная, непродуманная организация работ. Все было бы гораздо лучше и проще, если процесс организовали, просчитав до секунды выполнение всех операций. Тогда не приходилось бы простаивать в ожидании, когда подвезут материалы или выполнят какие-то необходимые работы. Потери были бы значительно меньше, считает большинство тех, кто участвовал в ликвидации аварии на ЧАЭС.

Группа ликвидаторов, в которой находился Сергей Вадимович Копанев, покидала зону в ноябре. В преддверии первых морозов застыла природа. И на всю жизнь отпечаталась в памяти картина: рыжая лесополоса хвойных деревьев в районе взрыва. Как памятник беде, постигшей места неземной красоты.

Валентина Логвиненко

В юности Геннадий Завальник бредил небом, мечтая поступить в Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище. Даже умудрился совершить несколько прыжков с парашютом. Но в военкомате парню сказали, что у гражданских лиц шансов попасть туда практически нет.

Закончив СШ № 23 и пройдя обучение в автошколе, он около года отработал в автобазе, как пришло время призыва в армию. Служил в инженерных войсках в Советске Калининградской области. По службе приходилось часто бывать в командировках. В Риге «местом ночевки» (то ли по случайности, то ли так и должно было произойти) стала… пожарная часть. Вот тут-то Геннадий и увидел, чем живут пожарные и что из себя представляет их работа. И коль мечта о ВДВ рухнула, решил стать пожарным. Написал письмо домой, попросив отца разузнать, можно ли устроиться в СВПЧ-22. К тому же (еще одна случайность) соседями Завальнюков были семьи пожарных. Ответ получил положительный.

Вернулся в Коммунарск в декабре 1985, а 3 марта 86-го, после прохождения всяческих медкомиссий и проверок, Геннадий был зачислен на должность пожарного. Правда, с начальником части Григорием Григорьевичем Зюбаном существовала договоренность: как только появится возможность, его переведут водителем, что, забегая вперед, и произошло в июне.

В начале мая руководство СВПЧ вызвали в Управление пожарной охраны, где сообщили о том, что в Чернобыле в первую очередь понадобятся водители пожарных автомобилей, пожарных насосных станций и насосно-рукавных автомобилей, т.е. спецтранспорта, который может подавать большое количество воды, причем на большое расстояние (от 1 до 30 км), потому как на ЧАЭС системы пожаротушения были разрушены и требовалось производить откачку воды под реактором 4-го энергоблока.

– В августе стало точно известно, что от Ворошиловградской области формируется сводный отряд противопожарной службы, – рассказывает Геннадий Анатольевич. – Все были воодушевлены, но, признаться, никто толком не представлял серьезности и масштаба трагедии. Однако тогда патриотизм существовал не на словах, а на деле. Мы понимали, что страна – в опасности.

Геннадий отметил свой 21-й день рождения, а через три дня в числе 14 сотрудников СВПЧ-22 отправился в Чернобыль.

Еще до отправки на ЧАЭС были сформированы две пожарные части, личный состав прошел медкомиссию, всем выдали по вещмешку, в котором находились спортивный костюм, «мыльно-пузырные» принадлежности, полотенце. Ранним утром вереница «Икарусов» выехала из областного центра. Под Полтавой местными пожарными для ворошиловградских коллег было организовано горячее питание через полевую кухню. Следующей остановкой должен быть Иванков, где всем выдадут сменную одежду и обувь.

Ночью проехали Киев. Только начало светать, как мелькнул указатель «Чернобыль». Выяснилось, что переодевать никого не будут, поскольку отряд уже находится в зоне. «Надевайте «лепестки». На обочину не сходите», – прозвучали первые указания.

Затем построение. Полтавский сводный отряд передал смену ворошиловградцам. В первый день, как признается собеседник, он ни на что не обратил внимание. Но память запечатлела флажки на обочине, отсутствие гражданского населения, непривычную для города тишину…

– Я попал на обмывочно-нейтрализационный пункт и моей задачей было обеспечение помывки личного состава после дежурства на станции, – продолжает он. – Что представлял собой этот пункт? Большая, человек на 40-60, армейская палатка, к ней – подводящий трубопровод от дезактивационного автомобиля с несколькими емкостями, где можно приготовить любой раствор. Здесь же находились форсунки, позволяющие нагревать воду до 90 С. Таких в пожарных частях на тот момент не было, их получили значительно позже, когда пожарную охрану объединили с МЧС.

Наша команда из 3-х человек подвозила воду из артезианской скважины и готовила ее в зависимости от целей использования.

Нам выделили помещение на 8 человек, где стояли двухъярусные кровати. Пол и окна были затянуты пленкой. Мы сразу же установили дежурство: ежедневно – влажная уборка, утром и вечером вытрушивали постель. Обмундирование поначалу меняли часто, потом раз в 2-3 дня, затем раз в неделю, а в конце концов раз в 10 дней. Лекторы-медики в выступлениях подчеркивали, что все мы получим внешнее облучение, но намного страшнее внутреннее. Поэтому пищу для ликвидаторов готовили за зоной и привозили в опечатанных термосах, а между собой мы договорились на неделю покупать ящик минеральной воды.

Мы находились в Чернобыле, а когда отправились в Припять, поразила тишина. Город-призрак, одним словом.

После эвакуации внутренним войскам поставили задачу истребить всех бродячих животных. И однажды вечером, через 2-3 недели после приезда, вдруг раздался лай. Мы выскочили на улицу и увидели собаку. Наверное, она где-то пряталась от людей. Я тогда не особо понимал значимость этого события, но у тех, кто постарше, выступили на глазах слезы…

Где-то через месяц отряд собрали в пожарном депо. Приехавшим представителям Главного управления пожарной охраны требовались 10 добровольцев, чтобы те сбросили с вентиляционной трубы на АЭС оставшиеся после взрыва куски графита-роботов туда отправить было невозможно. За выполнение задания смельчакам пообещали 1000 рублей, медаль «За отвагу на пожаре» и курс реабилитации в санатории. Дали сутки на раздумье. А на следующий день объявили отбой. Как выяснилось, задачу успешно выполнили курсанты Харьковского пожарно-технического училища. Потом один из них, Роман Кушхов из Чечни, попал на стажировку в СВПЧ-22.

3 октября Ворошиловградский отряд сменила Одесса. Пожарные Коммунарска, уезжавшие из здания части на ул. Ленинградской, возвращались на ул.Репина.

– Нас торжественно под включенную сирену встречали начальство, сослуживцы, родные, – говорит Геннадий Анатольевич. – Водитель автобуса в этот момент даже расплакался. В столовой накрыли столы, поднесли 100 грамм «наркомовских» за благополучное возвращение и каждого домой отвезли на пожарном автомобиле. И дали неделю отдыха.

В 1988 году Геннадий решает поступать в ХПТУ, но телефонограмма не дошла до адресата, а в областном управлении кадров его ошарашили сообщением, что заочники именно в этот день уехали. Правда, кто-то надоумил поступать на стационар. Тем более, что в рамках эксперимента на дневное отделение набирали только армейцев. Приехал в Харьков, а тут опять одолевают сомнения – жить-то придется в казарме… В конце-концов победил здравый смысл: после прохождения медкомиссии, физподготовки и сдачи экзаменов Геннадий Завальнюк (из караула поступали трое) стал курсантом ХПТУ. Кроме занятий, слушателей привлекали к дежурству в райотделе милиции, охране общественного порядка, в т.ч. при проведении мероприятий на стадионе «Металлист».

В июне 1989 г. их отправили в Москву на охрану метрополитена – в это время проходил 1-й Съезд народных депутатов СССР. А осенью вводная: «Готовьтесь на Кавказ». 14 ноября курсантам выдали бронежилеты, автоматы с боекомплектом и отправили на Чугуевский аэродром. Несколько часов полета – и Кировобад, оттуда перебросили в Степанакерт. Находились там до 7 февраля 1990 г. Кто знает хронологию карабахского конфликта, по фактам определит горячие точки – Баку, Агдам… Вернувшись в Харьков, на две недели разъехались по домам. И опять учеба.

В сентябре сданы госэкзамены, получен диплом с отличием, на погонах – лейтенантские звездочки. Мест в Коммунарске не было, поэтому Геннадий едет в Антрацит. В 1992 г. удалось перевестись в родной город начальником караула, с которого и начинал свою службу. В 2001 году перевелся старшим инспектором, начальником ППЧ-69 г. Перевальска, но буквально через пару месяцев предложили должность начальника 22-й части в Алчевске. В 2002 г. закончил Академию пожарной безопасности в г. Харьков. А в 2003-м, когда начались серьезные проблемы со здоровьем, майор Завальнюк написал рапорт и ушел на заслуженный отдых.

При увольнении военно-врачебная комиссия признала: ухудшение здоровья, болезни связаны с прохождением службы, но ни в коем случае не с ликвидацией аварии на ЧАЭС. После такого вердикта луганских медиков Геннадий Анатольевич был вынужден обращаться в Центральную военно-врачебную комиссию МВД Украины г. Киев. В результате некоторые диагнозы таки связали с пребыванием в Чернобыле, ведь за медицинской помощью, в Харьковский институт радиологии, он обращался еще во время учебы.

Без службы началась сумасшедшая депрессия, переросшая в настоятельную потребность что-то делать, чем-то заниматься, быть востребованным. Сегодня Геннадий Анатольевич трудится в строительном предприятии.

Государство не раз отмечало героический подвиг пожарных. Но лучшим свидетельством того, что страна не забывает о своих героях, может быть только реальная социальная защита этих людей. Да, помощь со стороны государства оказывается. Но является ли она достаточной наградой за здоровье тех, кто, не задумываясь о последствиях, работал в Чернобыле?

– Думаю, льготы надо заменить адресной помощью, – считает подполковник в отставке Г. Завальнюк. – Мы должны быть равными и в магазине, и в суде, как в цивилизованных странах.

И еще одна, сугубо личная, случайность. Со своей второй супругой Геннадий Анатольевич познакомился в санатории, куда поехал по чернобыльской путевке. Светлана – уроженка Чернобыля.

Ликвидация аварии была всенародным делом. Однако как ее делать правильно, никто не знал, ведь теоретическая подготовка по гражданской обороне и необходимость действий в экстремальных ситуациях – это разные вещи. А тем временем каждая потерянная не только минута, а даже мгновение, могли стоить кому-то жизни. Это сегодня, спустя четверть века, можно анализировать и даже критиковать чьи-то приказы, а тогда надо было действовать незамедлительно. Именно так и поступили те, кто усмирял разбушевавшегося радиационного монстра, спасал людей от миллионов его радиационных щупальцев, которые мгновенно охватили значительную территорию цветущего полесского края.

И пусть не зачерствеет человеческая душа. Помним всех, кто совершил подвиг во имя завтрашнего дня. Помолимся за них в эти апрельские дни…

Ольга Георгиева

Зима 1987 года в районе Чернобыля выдалась небывало снежной и холодной и длилась до самого апреля. Даже в середине месяца еще были обильные снегопады, и снежные залежи не таяли до начала мая.

В конце февраля, 23-го числа, группа ликвидаторов из Коммунарска прибыла в поселок Ораное, неподалеку от ЧАЭС. Среди них – заместитель начальника коксового цеха № 2 коксохимического завода А. Б. Данилов, сегодня – главный инженер предприятия. В этот день для участников ликвидации силами художественной самодеятельности давали концерт. В зале собралось не менее 300 человек. Настроение было праздничным, несмотря на то, что многие участники торжества находились в зоне Чернобыльской аварии, и на следующее утро всем зрителям снова предстояло выезжать на ликвидационные работы.

– Мы не совершали никаких героических поступков, – говорит Артур Борисович. – Вызвали в военкомат, отправили в Ворошиловград, а уже оттуда 22 февраля поездом Ворошиловград-Киев группа направилась до Белой Церкви. Никакой особой тревоги не ощущал, считал вызов военкомата и отправку в зону аварии неизбежностью, точно такой же настрой был и у моих попутчиков. Время тогда было совсем другое, жили под идеологическими лозунгами и воспринимали каждый призыв партии к действию, как приказ. Одиннадцать представителей области разместились в плацкартном вагоне. Утром 23-го прибыли в Белую Церковь, где получили разнарядку и отправились в 30-километровую зону…

Попал я в 25-ю бригаду радиационно-химической разведки под руководством полковника Киндилевича. Меня, поскольку имел воинское звание лейтенанта, назначили начальником лаборатории противохимической радиационной защиты. Задача нашей группы – ежедневная работа по сбору данных о степени загрязнения на разных участках. От их достоверности зависела жизнь и здоровье людей, что работали на ЧАЭС.

В первые дни, как вспоминает Данилов, с ним происходило что-то непонятное – першение и боль в горле, как при ангине. Сначала подумал, что подхватил инфекцию. Но спустя несколько дней такое ощущение прошло, позже понял: это – реакция организма на повышенный уровень радиации.

За два месяца, проведенных в зоне, довелось выполнять разные работы. В том числе и чистить дороги от снега. Большим преимуществом зимы перед осенне-летним периодом было то, что в воздухе не витала радиационная пыль. И лишь в конце апреля, накануне отъезда, когда начали подсыхать дороги, началась обработка спецрастворами, чтобы избежать распространения радиоактивной пыли (работа так и называлась – пылеподавление).

Что запомнилось? Особенно ярко – работа на третьем энергоблоке, где выполнял функции главного диспетчера, своего рода посредника между военными и сотрудниками ЧАЭС. В то время приходилось дезактивировать от радиации помещения. Порой мыть комнаты приходилось по три-четыре, а то и больше раз, потому как дозиметры «пищали» то в одном, то в другом месте. Если дойти до полной очистки было невозможно, пол заливали толстым слоем бетона. Это наилучший и самый доступный способ справиться с излучением.

Стал памятным и еще один эпизод, когда по настоятельной просьбе одного из проверяющих Артур Данилов провел его на крышу 3-го энергоблока, где было наибольшее количество загрязненных радиационных отходов. Подполковник упорно настаивал на этом, не реагируя ни на какие уговоры. Ему хотелось своими глазами увидеть и почувствовать, в каких условиях работают люди.

Ликвидаторы трудились на том участке не более пяти минут в день и в максимально короткие сроки уезжали домой. Но за те короткие мгновения получали очень высокую дозу облучения. В основном они вызывались идти на крышу реактора добровольно.

– Я не жалею о том, что был в Чернобыле, – говорит Данилов. – Это было непросто, но в то же время неизбежно и необходимо. Если бы не усилия многих тысяч людей, последствия катастрофы были бы значительно больше.

Через время на завод пришло благодарственное письмо. В нем отмечали добросовестное выполнение своих обязанностей и профессионализм заместителя начальника коксового цеха № 2 Артура Борисовича Данилова. Было ему в ту пору 26 лет.

Валентина Маринина.

Гралевская А. Зона правды и совести / Анна Гралевская, Валентина Логвиненко и др. // Огни. – 2011. – № 17. – 27 апреля. – С. 4.