Сентябрь 43-го. Как это было

Официально изданной истории оккупации нашего города в 1942-1943 годах, к сожалению, не существует. Пока лишь городские газеты публикуют воспоминания переживших ее. Немногочисленные, конечно (прошли десятилетия, уже многие, очень многие очевидцы ушли из жизни), но оттого еще более ценные. Наш постоянный автор Николай Николаевич Микулин очень сожалеет о том, что безвозвратно ушел в небытие огромный пласт информации, что тогда, еще по горячим следам памяти, власти не обратились к горожанам с просьбой записывать и присылать свои воспоминания. Но сегодня еще можно успеть.

В 43-м Микулину было тринадцать лет. И столь юный его возраст в то время – вовсе не повод относиться с недоверием к его рассказам сейчас. Мы знаем, как порой детская наблюдательность и любознательность бывают острее взрослых. А Николай Николаевич в своей взрослой жизни не только бережно сохранял воспоминания, но и, серьезно интересуясь историей Великой Отечественной войны, изучал многие источники, анализировал, сопоставлял. И делал выводы.

Что же касается самого освобождения от оккупации 2 сентября 1943- го года, то об этом событии в течение ряда лет на страницах городской газеты «Огни коммунизма» (ныне «Огни») вспоминали воины-ветераны 315-й дивизии, говоря об ожесточенных боях за город! Что ж, пройдя длинный боевой путь, они могли перепутать и бои, и названия городов. Нисколько не умаляя значения битв за Сталинград, за прорыв Миус – фронта, за освобождение Ворошиловграда (Луганска), склоняя голову перед Великим солдатским подвигом в этой войне, Микулин тем не менее уверен, что историю освобождения Алчевска надо писать с учетом воспоминаний его коренных жителей.

Мы с ним согласны. Поэтому и публикуем его рассказ об обстановке в городе в конце августа – начале сентября 1943-го. О том, что он видел своими глазами, о том, что слышал. О самом важном для Алчевска дне войны.

Прогулка по городу в последний день оккупации

В июне-августе в городе располагалось немецкое боевое соединение. В «Истории Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.» (том 3, стр. 316) , указано, что в районе г. Ворошиловска (наш Алчевск) в то время находился немецкий 4-й армейский корпус, и в его составе была 3-я горно-стрелковая дивизия. Ее солдат я хорошо помню, они ходили не в сапогах, а в подкованных бутсах, носили на голове не пилотки, а кепи с козырьком, а на кепи был цветок эдельвейс. Далее в «Истории…» написано, что эта горная дивизия была отправлена на Миус – фронт во второй половине августа 1943 года. Действительно, к концу августа в городе осталась лишь небольшая команда при городской комендатуре. Кажется, 30-го августа (не позже) у комендатуры стала заметна суета: из здания выносили бумаги, какие-то вещи, грузили их в автомашины. Откуда нам тогда было знать, что она означает?

А вот 31-го произошло событие, какого мы, жители города, не ожидали. Немцы предприняли выселение жителей Васильевки! Не знаю, когда им об этом объявили, но к полудню мимо нашего дома (угол улиц Щорса и Микояна на Новой колонии) медленно потянулись бесконечной вереницей люди, тачки, коляски… Шли молча, по сторонам шли редкие конвоиры (жандармы – славянские парни в немецкой форме с карабинами за плечами, но без огромных жандармских блях с орлом на груди). Выходили изгнанники за шлаковую гору на дорогу к Дебальцево. Мы молча смотрели на этот внезапный исход, и мелькала мысль: неужели немцы собираются обороняться, ведь весь июль они заставляли горожан копать за Васильевкой противотанковый ров (от бывшего завода ЖБИ до начала первого Орлового ставка) и многочисленные траншеи. У моей мамы вырвалось: «Так это и нас завтра выгонят из города»?

В ночь с 31-го августа на 1-е сентября долго (необыкновенно долго) стреляла одинокая немецкая пушка. Откуда-то с Жиловки, похоже. В полной темноте размеренно бахала и бахала. Разрывов снарядов слышно не было. И кроме выстрелов этой пушки ничего больше не было слышно.

Утром 1-го сентября мы, три товарища (старшему было 16 лет, мне 13, младшему 10), встретились и побрели от ЖКО, располагавшегося на перекрестке улиц Щорса и Буденного (ныне Луганская), к главной конторе завода. Тишина в городе стояла удивительная: ни гула самолетов, ни шума автомашин, ни какой бы то ни было стрельбы! Безоблачное небо, яркое солнце, обещавшее жаркий день. Дошли до детских яслей (теперь в этом здании водолечебница). С улицы, на которой сейчас УКС, типография, тянуло каким-то смрадом; Пошли на этот смрад. С весны 1943 года (второй период оккупации) немцы устроили тюрьму в старинном двухэтажном здании (теперь в нем отдел технического обучения). Отгородили его от улицы высоким каменным забором, установили железные ворота. Мы увидела, что ворота распахнуты настежь, а посреди двора – большая прямоугольная яма с выступающим над землей бордюром. В яме (это трудно описать) лежали скорченные обгоревшие тела людей, некоторые совсем черные. Были и белые как мел – задохнувшиеся. На бордюре лежал железный лист, кем-то сдвинутый с ямы. Рядом стоял мужчина, босой, в кепке. Он ошеломленно смотрел на эту гекатомбу. И больше никого, и тишина вокруг.

Мы не отпрянули в ужасе от ямы. Насмотрелись всякого за год оккупации. И повешенного человека видели, и расстрелянных, и разорванного бомбой на части человека, и выброшенные из могил бомбой останки покойников. Это очень страшно – привычка к ужасам.

Вошли в здание, поднялись на второй этаж. Высокие и широкие окна были заложены кирпичом, оставлены только маленькие оконца. На полу кое- где лежал жалкий скарб заключенных. Помню горку мелких красных помидоров (кто-то принес передачу). На стенах – надписи, оставленные узниками. Как я жалею, что мы, мальчишки, не прочли и не запомнили хотя бы некоторые из них. Но взрослые… Конечно, им надо было решать массу проблем, многие – решать немедленно. И все же не простительно такое легкомыслие. Переписать все надписи – надо было! И это могли сделать и подростки, если бы нас надоумили.

На первом этаже, под чугунной лестницей, было что-то вроде чулана. Стол, длинная скамья, табуретка. На столе лежали автомат ППШ (мы за него схватились, но магазин был пуст, а в затворе сломан боек) и плеть, вырезанная из автомобильной покрышки. Она мне и сегодня вспоминается. Честно скажу, не верится, чтобы человек мог выдержать избиение такой плетью и не признаться даже в том, чего не делал. Позже с ней бегал староколонский хулиган по кличке Изверг. А надо было сохранить ее для музея, но не было тогда, и еще долго потом, в городе музея.

Прихватив автомат, мы обогнули во дворе страшную яму и пошли к главной конторе метзавода, где у оккупантов постоянно помещалась биржа труда. Пустые комнаты, чернильницы-непроливайки на столах, какие – то бумаги на полу. И никого! Пошли через Садовую улицу и Административную колонию, то и дело взводя затвор автомата и наслаждаясь его щелканьем. Никаких немцев, вообще никого мы не встречали на своем пути. Только в крайнем доме Административной колонии, где оккупанты устроили склад зерна (наверное, это было хозяйство сельскохозяйственной комендатуры, которая в этот день уже удрала из города), толпился народ. Оказывается, склад был открыт и его растаскивали! Выносили ячмень, кукурузу, просо, подсолнечное масло. Входная лестница была залита маслом.

Решили зайти во Дворец культуры им. Карла Маркса (ныне Дом техники). Входная стеклянная дверь была открыта. А на двери приклеена бумажка с надписью «Штаб городской самообороны»! Удивились, нашли этот штаб в одной из комнат. Там несколько мужчин сидели и курили самосад. Увидели нас: «О, у вас есть оружие, давайте его сюда!» – «Да он поломанный…» ~ «Все равно, давайте!» Оставили им автомат. И сейчас, спустя десятилетия, так и не узнал, кто были эти люди. «Штаб городской самообороны» так и остался неразгаданным эпизодом в истории оккупации.

Дальше нас понесло в Старый город. Тоже нигде никого. Зашли в здание, где располагалась комендатура. Пусто. Как и на бирже труда, – раскрытые двери, выдвинутые ящики столов, бумаги на полу. В начале Первомайской улицы (там был завод по производству шипучей фруктовой воды – ситро) увидели лежавший на земле труп немецкого солдата. Уже раздетый, без мундира и без сапог, но в носках (немцы не пользовались портянками). Рядом валялись камни и пустая бутылка (мальчишки забили его до смерти?) Это было странным. Известно, что в немецкой армии тщательно подбирали своих убитых. А тут лежит одинокий… Может, это был не солдат, а жандарм из наших? Отстал от немцев и получил свое от ненавидевших его жителей.

Затем мы пошли мимо базара к себе – на Новую колонию. Подходим к десятому магазину (он и сейчас работает). У фабрики-кухни (это левая часть здания ЖКО) увидели большую толпу: теснятся, давятся, кричат друг на друга. И здесь же – немецкие солдаты. Рядом – немецкий грузовик-фургон. Оказывается, в городе осталась группа немецких саперов со взрывчаткой в грузовике. Как стало понятно, у них было задание взорвать оставшиеся склады с продовольствием и склад с боеприпасами (напротив через ряд домов). Почему немцы перед подрывом разрешили жителям выносить из складов продукты, не знаю. Под фабрикой-кухней был подвал-ледник. Зимою кололи лед на городских ставках и закладывали на лето в этот подвал, а на лед укладывали продукты. И вот, с разрешения немцев-саперов, жители выносили из подвала замороженное мясо, деревянные бочки со сливочным маслом и мясные консервы. Немцы каждую банку тут же, у всех на глазах, протыкали своим штыком, чтобы консервы долго не сохранялись. Естественно, стоял гвалт, все толкались, желая получить побольше. Чтобы утихомирить народ, немцы два раза стреляли в воздух. Еще мы узнали, что пока шлялись с автоматом по городу, жители разнесли склад печеного хлеба, который немцы устроили в бане на улице Кирова.

Во второй половине дня немцы подорвали склад-холодильник и уехали. Вскоре раздался сильный взрыв. Оказывается, они поехали на Административную колонию и взорвали тот дом, из которого утром люди выносили зерно и подсолнечное масло. Дом был не маленький, после взрыва осталась груда развалин. Сейчас на этом месте (это перед въездом в туннель) стоит здание отдела главного энергетика комбината. Потом был еще один несильный взрыв, это немцы подорвали макаронную фабрику у въезда на Васильевку (в начале улицы Коцюбинского).

Вечером и ночью в городе было тихо.

(Окончание в следующем номере)

Николай Микулин

За металл. – 2009. – 3 сентября. – С. 4.